SOVIET HISTORY LESSONS

ПЕСНИ НА РЁБРАХ:

КАК НАЧИНАЛСЯ СОВЕТСКИЙ МАГНИТИЗДАТ

 

 

Автор: Максим Кравчинский

​

​

После окончания Второй мировой войны советские воины стали возвращаться домой. Те, кому улыбнулась удача, везли из поверженой Германии трофеи. Крупные чины отправляли вагоны с картинами, сервизами, хрусталем и даже автомобилями "Хорьх" или "Мерседес". Средний офицерский состав тащил на себе ковры и чемоданы с одеждой, модной обувью, часами и пластинками. Добычей рядовых солдат оказывались вещи поскромнее. Наряду с предметами быта, недоступными простым советским гражданам, наши умельцы обращали свой взор на новинки западной техники. Так в Союз попадали огромные пишущие машинки "Ундервуд", аккуратные патефончики "Электрола" и загадочные аппараты фирмы "Телефункен", предназначенные для копирования пластинок.

 

Замученные пропагандистскими песнями о том, "как хорошо в стране советской жить", люди испытывали настоящий культурный голод по лирическим и танцевальным мелодиям, и вскоре нашлись умельцы, готовые его удовлетворить.

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

 

 

 

 

Как ни боялись Сталина, как ни трепетали граждане от одного лишь взмаха руки вождя, но углядеть за каждым стареющему диктатору становилось все сложнее. Уже в середине 1940-х по всей стране возникают подпольные фирмы по изготовлению и продаже песен на самодельных пластинках. Начиналась эра музыки "на рёбрах" начиналось зарождение советского магнитиздата, ставшего в дальнейшем составной частью такого культурного явления как "самиздат". Поговорим о том, как это происходило, подробнее.

 

***

 

Непосредственный участник тех давних событий ленинградский поэт Борис Иванович Тайгин (Павлинов, 1928–2008) в мемуарах "Рассвет и крах 'Золотой собаки'" (1999) вспоминал, что в конце 1946 года в Ленинграде на Невском проспекте, 75 была открыта студия звукозаписи.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

В качестве трофея он привез немецкий аппарат звукозаписи фирмы "Телефункен", на котором мог механическим способом создавать самодельные граммофонные пластинки, причем не только копировать фабричные пластинки, но и производить запись непосредственно через микрофон. Студия была открыта под вывеской "Звуковые письма": люди приходили, наговаривали короткую речь с поздравлениями, либо напевали под гитару или аккордеон какую-то песенку.

 

Однако для производства пластинки требовался специальный материал. Когда трофейные запасы иссякли, Филон задумался над тем, чем можно его заменить и вскоре понял, что использованные рентгеновские снимки послужат для его целей ничуть не хуже, чем специальная фирменная пленка. Вскоре в окрестные поликлиники и больницы стали регулярно наведываться пышущие здоровьем молодые люди, которые все как один рвались почему-то именно в рентген-кабинеты. А дальше, где за улыбку, а где за шоколадку или дефицитную косметику они пачками уносили использованные снимки заказчику на Невский, 75.

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

 

 

 

 

 

"Официальная деятельность студии была лишь ширмой, — признается Б.Тайгин. — Главное же дело, ради чего и была рождена эта контора, было в изготовлении нелегальным путем так называемого 'ходового товара' с целью его сбыта. После окончания рабочего дня, когда студия закрывалась, как раз и начиналась настоящая работа. За полночь, а часто и до утра переписывались (в основном, на использованные листы рентгеновской пленки, на которой просматривались черепа, ребра грудной клетки, кости прочих частей скелета) джазовая музыка популярных зарубежных оркестров, а главное — песенки в ритмах танго, фокстрота и романсов, напетых по-русски эмигрантами первой и второй волны из России. В их число попал и Александр Вертинский, вернувшийся в Россию еще в 1943 г., но пластинки которого находились в те годы под запретом. Также писали песни с пластинок 1920-х годов молодого Леонида Утесова — такие, как 'Гоп со смыком', 'Лимончики', 'Мурка' и другой подобный репертуар. В числе зарубежных исполнителей, певших на русском языке, были такие известнейшие имена, как Петр Лещенко (иногда вместе со своей женой Верой Лещенко), Константин Сокольский, Юрий Морфесси, Иза Кремер, Мия Побер, Алла Баянова, Вадим Козин. <...> По утрам, в назначенное время, приходили с черного хода сбытчики-распространители, получали десятки готовых пластинок, и этот 'товар' шел 'в люди'. Таким образом, настоящие, любимые молодежью тех лет лирические и музыкально-танцевальные пластинки – в пику фальшиво-бодряческим советским песням – проникали в народ. Музыкальный 'железный занавес' был сломан!"

 

***

 

Как вспоминал коллекционер и продюсер Рудольф Фукс (р. 1937), стоявший вместе с Тайгиным и другими энтузиастами у истоков этого движения, в рукав пальто помещалось 60 пластинок. Стоил один самодельный диск сначала 1 рубль, а после денежной реформы 1947 года — 10 рублей.

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

 

был ничуть не хуже заморского собрата. Свою подпольную фирму они назвали "Золотая собака" по аналогии с известным логотипом фирмы EMI, где изображена собачка, слушающая граммофон. Узнав о конкурентах, Филон расстроился, что его монополия рухнула, но поделать ничего не мог. Богословский, Тайгин и примкнувшие к их "синдикату" друзья решили завоевать рынок качеством. Они привлекли к делу фотографа Евгения Санькова и отныне их продукцию стали украшать изображения артистов или полуголых красоток из западных журналов. Но главное — звучание их пластинок выгодно отличалось от конкурентов, коих к концу сороковых годов развелось огромное количество.

 

Власти, однако, тоже не дремали и в ноябре 1950 года, как вспоминает Б.Тайгин, "по всему городу пошли повальные аресты всех тех, кто, так или иначе, был причастен к изготовлению или сбыту музыки 'на ребрах'. Были заполнены буквально все кабинеты ОБХСС на Дворцовой площади, куда свозили арестованных, а также конфискованные звукозаписывающие аппараты, пленки, зарубежные пластинки-оригиналы и все прочие атрибуты. Арестовано в этот черный день было человек шестьдесят. Все арестованные были разделены на отдельные группы. Спустя одиннадцать месяцев нахождения под следствием, нас троих — Руслана Богословского, Евгения Санькова и меня — объединили в группу и судили одновременно, в сентябре 1951 года. В одном из пунктов обвинительного заключения мне инкриминировалось 'изготовление и распространение граммофонных пластинок на рентген-пленке с записями белоэмигрантского репертуара, а также сочинение и исполнение песен, с записью их на пластинки, хулиганско-воровского репертуара в виде блатных песенок'".

 

Тайгин и Саньков были осуждены на 5 лет, Богословский отделался 3 годами.

 

Но закрыть этот "ящик Пандорры" было уже невозможно. Прибыльная и несложная технология со скоростью лесного пожара распространилась по всему Союзу. Ныне покойный коллекционер В. П. Цейтлин вспоминал: "В пятидесятые годы рекордеры были уже во всех южных курортных городах. В специальных павильонах под прикрытием вывески 'Звуковое письмо' действовали самые настоящие фирмы грамзаписи. Официально здесь можно было записать голос курортника или музыку в соответствии с утвержденным списком. Ну, а неофициально — все что угодно. Кто-то шутил, что курьеры из Москвы привозили на юг чемоданы с 'ребрами', а увозили с деньгами. Индустрия так называемого 'звукового письма' заработала на полную мощность, соответствующими были и заработки. Бывший директор Быткомбината города Геленджик рассказывал мне, что в этом городе были два павильона 'звукового письма', в которых трудились два брата-грека. Доходы их были настолько велики, что позволили купить в Ленинграде 'Мерседес' (правда, трофейный). Любопытно, что братья со своим шумным музыкальным предприятием дождались эпохи песен В. Высоцкого (1961 год). Далее удача покинула их. Один из павильонов находился рядом с Горисполкомом. Музыка звучала довольно громко. Голос Высоцкого и его блатные песни не понравились отцам города и павильоны закрыли".

 

***

 

Здесь необходимо взять паузу и несколько подробнее рассказать о репертуаре, который звучал "на ребрах". Верхние строчки народного "хит-парада" еще с середины 1930-х годов занимали песни в исполнении эмигранта Петра Лещенко. Власти сквозь пальцы смотрели на то, как на праздниках пары неизменно кружились в танце под фокстроты или лирические композиции в исполнении этого артиста. В СССР широким контрабандным потоком шли пластинки Лещенко, Константина Сокольского, Александра Вертинского и Юрия Морфесси. Официально провоз эмигрантских пластинок был, конечно, запрещен, но советская элита тоже любила проводить время не под "барабанные" марши. 

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

 

 

 

 

 

Отношение ко всем артистам-эмигрантам, а к Лещенко в особенности, разительно изменилось после начала войны, когда песни в его исполнении стали звучать в программах немецкого радио на оккупированных территориях. Мне неизвестно, какой конкретно эфир стал поводом, но 5 декабря 1941 года в газете "Комсомольская правда" вышла большая статья под названием " 'Чубчик' у немецкого микрофона", где автор, не стесняясь в выражениях, клеймил певца за сотрудничество с нацистами. 

 

Было ли это в действительности или нет, на данный момент не установлено, хотя в 1942 и 1943 годах Петр Лещенко жил в захваченной Одессе, многократно выступал там и даже владел рестораном, а в 1944 году был, как румынский гражданин, призван в армию и служил в оккупированном Крыму начальником офицерской столовой. Несмотря на это, в дальнейшем вплоть до 1954 года он спокойно жил и работал в Бухаресте, пока не был арестован и не погиб в румынском лагере несколько лет спустя. Желающих узнать об этой истории подробнее я отсылаю к мемуарам его вдовы Веры Георгиевны "Скажите, почему?" (издательство "Деком", 2010 год), а также к моим книгам: "История русского шансона" (издательство "Астрель", 2012 год) или "Музыкальные диверсанты" ("Деком", 2016 г.) Так или иначе, но после войны каждый советский человек знал, что Лещенко — враг, белогвардеец и предатель, а песни его, несмотря на всю их внешнюю безобидность, в СССР под запретом.

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

Писатель Эдуард Хруцкий в книге "Тайны уставшего города" рассказывает об одном эпизоде, случившемся в послевоенной Москве: "Вечерами, на затоптанном пятачке, они танцевали под привезенные из далекой Европы мелодии. <...> Танцуя под лихой 'Чубчик', вспоминали набережные Дуная и узкие улочки Кракова. Но однажды 'Чубчик' перестал звучать в нашем дворе".

 

Много позже Воля Смирнов, ставший известным московским адвокатом, рассказал мне, что как-то вечером к нему пришли трое. Они достали красные книжечки с золотым тиснением трех букв "МГБ".

 

- Слушай, парень, — сказал старший, — ты фронтовик, у тебя пять орденов, поэтому мы пришли к тебе, а не выдернули к нам. Кончай антисоветскую агитацию.

 

- Какую? — страшно удивился Воля.

 

- Лещенко перестань крутить, белогвардейца и фашистского прихвостня.

 

- Так я не знал! — Воля Смирнов немедленно понял, сколько лет можно получить по любому пункту предъявленного обвинения.

 

- Я тоже когда-то не знал, — миролюбиво сказал старший, — а потом мне старшие товарищи разъяснили. Сдай антисоветчину.

 

Воля достал из шкафа пять пластинок Лещенко.

 

- Пошли на лестницу, только молоток возьми.

 

Они вышли на площадку, и старший молотком расколол пять черных дисков.

 

- Это чтобы ты не думал, Смирнов, что мы их себе забираем. Не был бы ты фронтовиком, поговорили бы по-другому...

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

 

 

Спекулянты, сбывавшие пластинки с его репертуаром, были пойманы и при допросе назвали имя исполнителя. Состоялся суд, который грозил ему серьезными неприятностями, но он, к счастью, отделался лишь отлучением от эфира. Недавно в Нью-Джерси мне удалось отыскать одну из его пластинок с записью известной одесской песни "На Богатьяновской открылася пивная", которую я, оказавшись в Петербурге, передал его сыну, известному телеведущему Кириллу Набутову.

 

Городские романсы, блатные песни, эмигрантские баллады были самым доступным средством протеста граждан против тотального произвола властей и потому люди пели их даже зная, что это небезопасно. Но самое главное, что не прекращали своей деятельности и те, кто производил и распространял эти записи, хотя им, как мы помним, грозил вполне реальный тюремный срок. Более того, помимо копирования фирменных записей Тайгин и компания стали заниматься, как сказали бы сегодня, продюсированием. Они нашли талантливого самородка, придумали ему псевдоним Серж Никольский, подобрали репертуар и стали записывать дома. Этот артист стал предтечей известного в будущем исполнителя, "короля блатной песни" Аркадия Северного. Замечу, что самые первые его записи начала шестидесятых тоже распространялись "на ребрах".

 

***

 

Вернемся к рассказу о судьбе наших героев. Освободившись из заключения по амнистии 1953 года, компаньоны (Тайгин (на фото), Саньков и Богословский) встретились вновь и возобновили деятельность.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

своих знаний на практике.

 

Евгений Саньков изготовил неотличимые от фирменных этикетки и новое дело завертелось. Однако теперь вместо использованных рентгеновских снимков компаньонам требовалось другое сырье – настоящий винил. Но где его взять? Выход оказался прост: молодые люди стали скупать в универмагах уцененные пластинки с речами советских вождей.

​

Годами пластинки с выступлениями Ленина, Сталина и Хрущева лежали на прилавках никому не нужные и вдруг какие-то подозрительные молодые люди начали скупать их буквально пачками. Эта активность их и сгубила. Бдительный продавец, заподозрив диверсию западных спецслужб, сообщил в органы, и наши герои вновь оказались за решеткой.

 

***

 

Выйдя на волю, друзья оказались в новой эпохе. Появившиеся магнитофоны похоронили музыку "на ребрах". Но дали виток новой эре. Бывший директор русской службы "Радио Свобода" Джин Сосин в книге "Инакомыслие в СССР" приводит такую статистику: "Официальный советский справочник 'Народное хозяйство', не приводит никаких цифр о производстве магнитофонов до 1960 г. В том году было выпущено 128.000 штук. В 1965 г. количество выросло до 453.000 и до 1.064.000 в 1969. В 1970 году количество выпущенных аппаратов составляло 1.192.000". Коммунисты не сразу поняли, какого джина выпустили из бутылки.

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

 

 

 

 

 

С распространением запрещенной литературы (самиздатом) власти активно боролись: для того, чтобы скопировать документы на "ксероксе" советский человек должен был иметь специальный допуск. Печатная машинка могла сделать только несколько копий под копирку (помните, как у Галича: " 'Эрика'' берет четыре копии' "). Это было долго и непродуктивно. Но магнитофоны и пленка продавались в магазинах свободно. А контролировать оборот магнитной ленты было невозможно. Так в обиход вошло понятие "магнитиздат". А его предшественником были "ребра" или, как иногда говорят — "рентгениздат".

 

*****

 

После наступления "хрущевской оттепели" многие запреты в стране были сняты. Обыватели получили возможность самостоятельно записывать, все, что душе угодно. Именно появлением этих технических новинок мы обязаны развитию бардовского движения, широкой популярности Булата Окуджавы, Владимира Высоцкого, Александра Галича, Юрия Кукина...

 

Первое время магнитофоны недоступны простым смертным: они дорого стоят и практически отсутствуют в продаже. Их покупка по карману только партработникам, крупным ученым, дипломатам, мастерам спорта и кинозвездам. Тут же среди элиты распространяется мода на домашние посиделки с гитарой под звук тихо шуршащей магнитофонной ленты.

 

Поют все подряд: от "Двух громил" и "Таганки" до "Сиреневого тумана" и "Мурки". В Ленинграде и Москве ходят слухи, что пленки с "запрещенными" песнями, которые стали из-под полы продаваться на толкучках, записывают популярные артисты Евгений Урбанский, Олег Стриженов и Николай Рыбников.

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

  

Не знаю на счет двух первых, но записи, приписываемые "монтажнику-высотнику", получили столь широкое распространение, что ими заинтересовались в КГБ. В документальной ленте об актере, снятом телеканалом ДТВ в серии "Так уходили кумиры", об этих музыкальных "опытах" говорится однозначно — не принадлежат они Рыбникову. В КГБ не ошибались: пригласили, дали гитару, "парень с Заречной улицы" спел — пленочку в лабораторию.

 

Оператор А. Петрицкий, вспоминая на страницах книги А. Иванова "Неизвестный Даль: между жизнью и смертью" о съемках фильма "Мой младший брат" (1962), говорил: "...Олег Даль был заводила с гитарой. Играл на гитаре и пел какие-то там хулиганские песни. Песни такого, я бы сказал, романтически-уголовного характера. Может быть, там даже было что-то свое, но точно я не могу сказать. По-моему, он и тогда писал стихи, не скрывал этого, хотя и не показывал..." 

 

Aктер и цирковой артист Юрий Никулин тоже страстно любил уличный и лагерный фольклор. В интервью "ЭГ", опубликованном 17.12.2003 он вспоминал: "На фронте, где-то в Латвии, в разбитом доме я нашел чистый альбомчик в твердом переплете. Стал записывать туда песни, которые слышал. Набралось около четырех сотен. Они в нашем доме до сих пор хранятся. Чего только там не было! А еще у нас, артиллеристов, в снарядном ящике всегда лежал патефон, обернутый телогрейкой. Естественно, пластинки того времени. Я был потрясен Вертинским. Так же, как и эмигрантом Петром Лещенко. Он был запрещен. Песни его у нас отбирали. Но мы слушали тайком. <...> Одной из моих любимых песен из альбомчика была 'Споем, жиган, нам не гулять по воле'...".

 

Культовый режиссер Андрей Тарковский в юности не пел (по крайней мере, мне об этом неизвестно), однако сочинил известную блатную песню "Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела...".

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

 

в компаниях он, случалось, исполнял ее и сам. Вообще тема блатных песен в советском кино очень обширная и увлекательная, когда-нибудь о ней стоит поговорить отдельно.

 

Зачем же, вспоминая строчку Евтушенко, "интеллигенция пела блатные песни"? Нервы эти успешные люди хотели пощекотать? Стремились следовать модным течениям? Просто "оттягивались" на капустниках? Нобелевский лауреат Иосиф Бродский (на фото он поет на дружеской вечеринке в ресторане "Самовар" в Нью-Йорке), например, получал кайф от емкого и образного языка "одесских песен", разительно отличающегося от казенных штампов газетных передовиц. 

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

 

После 'Мурки', спетой с необычайным напором и страстью, хотя и не без иронии, Иосиф переключился на песни своего друга Глеба Горбовского (автора известных стихов 'Когда фонарики качаются ночные', 'У павильона Пиво-Воды', 'Он вез директора из треста', 'На диване' и т.д.) Пел Бродский как-то по-особенному: он шел за словами, смаковал их, выделяя удачные поэтические находки, радовался отступлениям от осточертевшего официального языка".

 

Закончить свой рассказ я хочу цитатой бывшего директора Московского Государственного архива фоно-документов В. Коляды из его книги "Есть звуки, их значенье...": "Бытовой магнитофон приобрел совершенно не свойственные ему качества инструмента пропаганды, ставя официальную сферу аудио-мира в заведомо проигрышную позицию из-за ее неспособности к адекватному реагированию на новые вызовы времени...".

 

С этим трудно поспорить и, на мой взгляд, магнитиздат (как и его предшественник "рентгениздат") внесли в расшатывание устоев советской власти не менее значимый вклад, чем самиздат. Но если изучению феномена последнего посвящены тысячи книг, статей и диссертаций, то магнитиздат во многом по- прежнему остается сферой до конца не изученной. Так что дерзайте!

 

© Максим Кравчинский, PhD.

Website: www.kravchinsky.com

Email: chansonhistory@gmail.com