SOVIET HISTORY LESSONS

Вступление румынского писателя Ромулуса Русана

​

Самое сложное в отношении Владимира Буковского — это найти ему определение. Как и все явления природы, его характер проявляется спонтанно, а объяснить причины этих проявлений сложно. Его поведение полно контрастов. Он силен, но также чувствителен; резок, но полон нюансов; недипломатичен, но сентиментален; серьезен, и в то же время одухотворен; полон энергии, а также спонтанной изобретательности, свойственной юности. Владимир Буковский, человек, двенадцать лет проживший в ГУЛАГе времен Хрущева и Брежнева, а затем, на полпути жизни, получивший шанс начать новую жизнь на Западе, является сегодня самым компетентным специалистом по проблемам коммунизма.

 

Самым компетентным, потому что познал коммунизм в его наиболее критической фазе, как человек, упорно настаивавший на том, чтобы оставаться нормальным в ненормальном мире; человек, который выбрал быть свободным духом, несмотря на существование тюрьмы — большой или малой — в которой он родился и вырос.

 

Буковский родился 30 декабря 1942 года, во время войны, в селе Белебей, в Башкортостане, в семье писателя. В 1956 году он испытал шок от новостей о венгерском восстании и признания Хрущева, что большевики убили сорок миллионов человек. Вместе с несколькими друзьями-подростками он организовывал протесты, бросая вызов коммунистической власти, которая привыкла к подчинению угнетаемых граждан. Его первый приговор, вынесенный ему в возрасте 21 года, за которым последовал второй — за проявление солидарности с писателями Даниэлем и Синявским — вынудили его прервать учебу в университете сразу после поступления. После этого последовала бесконечная карусель арестов и сроков в психиатрических тюрьмах.

 

В своей автобиографии, которую мы издаем отдельным томом, Буковский трагикомическим тоном описывает цикл своих арестов. После короткого периода свободы, в течение которого он отказался приспосабливаться к окружающему миру, он был арестован и отправлен "на лечение" в психиатрическую тюрьму. Затем, после того как врачи выдали ему справку о том, что он здоров, его судили и приговорили к сроку в тюрьме, затем в трудовом лагере и затем к ссылке. Признаваясь в своей неспособности "вести себя хорошо", он знал, что очень скоро вернется в места лишения свободы и остаток жизни проведет за решеткой.

 

В 1976 году, решив, что он будет менее опасен за границей, чем как участник постоянной протестной деятельности, московские власти согласились по предложению Андрея Сахарова обменять его на Луиса Корвалана, секретаря компартии Чили, политзаключенного генерала Пиночета. Но — через два года после изгнания Александра Солженицына и, как и в случае с Александром Солженицыным, — выдворение Буковского из страны произвело эффект бумеранга. Изучив английский в тюрьме, он закончил образование в области нейрофизиологии в Кембридже и получил докторскую степень в Стэнфорде, штат Калифорния. Востребованный историками и журналистами, Буковский отправился в поистине миссионерское путешествие, рассказывая им о бесчеловечном и преступном характере коммунистической системы. Он написал восемь книг, опубликовал сотни статей и прочитал тысячи лекций на тему сопротивления злу.

 

Падение коммунистической системы произошло, когда его деятельность была в самом разгаре. В 1991–1992 годах он вернулся в Россию, пытаясь помочь Ельцину объявить Коммунистическую партию Советского Союза вне закона. Но, к его сожалению и к сожалению миллионов демократов бывшего СССР и бывших коммунистических стран, случилось неожиданное: суд над коммунизмом не состоялся (как это произошло после войны в случае с нацизмом), и из-за того, что этого акта нравственного и социального очищения не произошло, коммунистические структуры остались по большей части такими, какими были.

 

Буковский, человек, который пожертвовал своей молодостью ради борьбы с системой, теперь обнаружил, что люди системы перегруппировались и, освобожденные от ее ограничений, начали процветать как политики, бизнесмены и работники средств массовой информации. Не могло произойти ничего более печального, но для Буковского в результате начался третий этап его жизни: как теоретика новейшей истории. Подобно метеорологу, который прошел через бури, ощущая их на собственной коже, Буковский формулирует диагнозы и прогнозы относительно социальной эволюции нашей эпохи, которая, по его мнению, пришла в непоправимый упадок. Его инстинкт свободного человека подсказывает ему, что момент упущен, и новый мир, озабоченный выживанием, больше не хочет знать првду. Он разочарован, но не перестает говорить, объяснять, разоблачать коммунизм, а также тех, у кого не хватило смелости покончить с коммунизмом, когда тот превратился в "раненного зверя" в результате изменений, шедших в 1989-1991 годах. Он разочарован, но не перестаёт выступать, критикуя в равной степени тех, кто в его стране упустил момент победы, а также тех, кто за границей предпочёл защищать то, что осталось от коммунизма -- своих союзников по трусости. 

 

Так что ответ на вопрос "как определить Владимира Буковского, кто он?" остается таким же неясным, как и в начале этой статьи. Оппозиционер, боец сопротивления, диссидент, еретик, нонконформист, правозащитник, исследователь, аналитик, политолог, пророк или просто человек, который думает своей головой, отвергая модные течения, модели и компромиссы.

 

В нем есть немного от каждого из этих определений, и целое представляет из себя нечто большее, чем его составные части. Свободный гражданин вселенной, одержавший победу, по крайней мере, моральную, в самом несвободном обществе современного мира.

 

В Мемориале жертвам коммунизма в городе Сигет Владимир Буковский чувствовал себя как дома. К нашей гордости и радости, встреча с историками, приехавшими на 10-й симпозиум, доставила ему удовольствие, а встреча со студентами Летней школы его просто очаровала. С 4 по 15 июля 2002 года он был окружен вниманием и с утра до позднего вечера проводил теоретические дискуссии и дружеские беседы с десятками и сотнями людей. Читал лекции, отвечал на вопросы, давал интервью. С его разрешения я записал некоторые из этих дискуссий на английском и русском языках и теперь публикую их в книге, которую мы хотели бы подарить нашему великому современнику на его шестидесятилетие -- скромное начало бессмертия.

 

Ромулус Русан.

 

 

СОБЫТИЯ, КОТОРЫЕ НАС НАС СФОРМИРОВАЛИ

 

Выступление Владимира Буковского на симпозиуме "Мемориал Сигет" 6 июля 2002 года.

 

Как в России пробудилось сопротивление? Многое из происходившего тогда сегодня сбивает с толку. Когда я слышу слово "диссидент", я предпочитаю промолчать, потому что в наши дни, даже когда говорят о Бен Ладене, его называют диссидентом. Что меня расстраивает.

 

Фактически, термин "диссидент" был изобретен иностранными журналистами в 1970-х годах, вероятно, совместно с советскими властями, но это только показывает, насколько плохо жители Запада понимали советский мир. Немцы нашли лучший термин — они назвали нас участниками правозащитного движения в России. Это более подходящий термин, потому что он подчеркивает ненасильственный характер нашего движения.

 

Чтобы понять, как появилось это явление, нужно вспомнить события, происходившие в то время.

 

Не знаю, что бы случилось со мной, если бы я родился десятью годами раньше или десятью годами позже. Думаю, я родился в нужное время. Я был ребенком, когда умер Сталин. Нам говорили, что товарищ Сталин был Богом. Это было ошибкой советской власти, потому что созданный образ не позволял себе представить, что он может заболеть или что его почки вдруг откажут. У Бога нет почек и, конечно, Бог не может умереть.

 

Таким образом, смерть Сталина стала важным моментом в моей жизни. Я помню, как на похоронах толпилось огромное количество людей (некоторые даже были раздавлены толпой). Мы, дети, были достаточно умны, чтобы не вливаться в толпу. Я сидел с товарищами на крыше гостиницы "Националь", очень внушительное в то время здание, и смотрел на толпу внизу.

 

Я помню три очень ясных чувства, но, очевидно, не вполне осознавал их. Во-первых, было понятно, что это был важный исторический момент. Второе ощущение заключалось в том, что в мире больше нет высшей власти. Бог умер, поэтому теперь каждый человек несет ответственность за свои действия. И я не хотел нести ответственность. Третье сильное чувство заключалось в том, что те, кто внизу, спешащие увидеть безжизненное тело мертвого бога, должно быть, сошли с ума. И толпа, выходит, тоже может ошибаться. Большинство может ошибаться. Это было чувство, которое, вероятно, руководило мной всю мою жизнь до такой степени, что то, что я думаю, всегда полностью противоположно тенденциям большинства. Последующие события моей жизни только помогли мне закрепить в себе этот тип мышления.

 

Мне было 14 лет, когда проходил ХХ съезд Коммунистической партии Советского Союза, на котором Хрущев раскрыл преступления, совершенные Сталиным. В 14 лет я был шокирован, узнав, что в Советском Союзе 40 миллионов невинных людей умерли без какой-либо конкретной причины. Более того, все остальные так или иначе участвовали в преступлении.

 

Это совпало с серьезным кризисом системы: забастовки, бунты, события в Польше в 1956 году, сразу за которыми последовала венгерская революция (очень важное событие, потому что в Венгрии молодые люди, подобные нам, вышли на улицы и боролись против советской системы. Мы были на их стороне).

 

Это были события, которые сформировали нас и каким-то образом позже определили то, как мы начали мыслить. На моральном уровне, это, вероятно, было именно то, что немцы чувствовали по отношению к немцам, зная, что их родители убили миллионы людей. Но нас проигнорировали, и между поколениями образовалась прочная стена.

 

Вместо бунтов и забастовок в России установился так называемый период ожидания. Увидев крах венгерской системы, люди начали надеяться и ждать таких же событий в СССР. В отличие от предыдущих поколений, которые приняли эту систему, мы отказались верить в нее с самого начала. В 16 лет я был таким же антикоммунистом, каким я являюсь сегодня. В течение всей последующей своей жизни я собирал все больше и больше подробностей, изучал историю, но основная концепция оставалась прежней. И эта концепция заключалась в слове — для меня очень странно это слово произносить, потому что я не религиозный человек — "грех". Тот тип менталитета казался злом. Ты находился на одной стороне, а весь остальной мир -- на другой. И когда ты приходишь к этому пониманию, ты не можешь больше молчать, особенно когда ты молод. Первое, что я попытался сделать, это найти людей, которые думали так же, как я. Возможно, тысячи людей думали так же, но как их найти? Никто не осмеливался высказывать свое мнение открыто.

 

Мы с друзьями беседовали о запрещенных поэтах сталинского периода, о казненных в ГУЛАГе. Во-первых, такие разговоры можно было вести во времена Хрущева; во-вторых, это был критерий допуска в наш круг только тех людей, которые думали так же, как и мы. Нам удалось связаться с людьми со всей страны, мы начали организовывать встречи для обмена мнениями, а затем и письменными материалами. Вначале это были рукописи запрещенных поэтов, молодых поэтов.

 

Это происходило примерно в 1960 году. Советской власти, конечно, не нравилась эта деятельность, но они также не могли официально криминализировать ее, так как у руля был Хрущев, шел период десталинизации. Однако, в конце концов, они начали прибегать к избиениям, к отчислениями из университетов, и, наконец, в 1961 году меня ненадолго арестовали по обвинению в подрывной деятельности.

 

Затем я уехал в Сибирь с партией геологов на полгода. Я был молод, и это был отличный опыт. С точки зрения советских чиновников, я исчез и, пока я не доставлял им никаких проблем, мог оставаться в Сибири сколько угодно. Однако то, что я делал, было скорее моральным противодействием, чем политическим действием. С нашей стороны это был отказ мириться применяемыми к нам мерами, полный отказ быть частью этой системы. Отношение наше было скорее оборонительное. Но, конечно, такое враждебное отношение со стороны властей в собственной стране мы терпеть не могли.

 

Тем временем режим сменился, к власти пришел Брежнев, который в первые годы пытался слегка десталинизовать страну. В тот период были арестованы некоторые писатели. Это был очередной поворотный момент. Общество встало перед выбором: либо протестовать и не допустить возрождения репрессивной системы, либо вернуться в рабство сталинских времен.

 

Наше движение объединило людей разных профессий, многие из них были математиками (не знаю почему, может быть, в математике есть что-то, что делает людей более честными) и физики. Это были люди разных национальностей, разного возраста. Целью движения было не мириться с советской действительностью, протестовать против нее и протестовать публично. Потому что, если вы спросите тех, кто жил в сталинские времена, включая наших родителей, как они могли позволить режиму совершать преступления, они ответят, что ничего не знали. А это невозможно. Сорок миллионов человек не могут умереть таким образом, чтобы их смерти прошли незамеченными. Итак, они в некотором роде дали на это добро, даже если не желали знать.

 

Наша миссия заключалась в том, чтобы обнародовать эти вещи (вот почему наше движение стало очень популярным) и бороться со страхом, потому что страх был сродни льду, сковавшему все общество, льду, который люди боялись сломать. Нам нужно было подать пример.

 

В 1965 году мы организовали первую политическую демонстрацию в центре Москвы. Хотя я не выставлял себя ее организатором, все знали, кто ее организовал. Это было первое мероприятие подобного рода с 1927 года. Посмотреть на это собрались тысячи людей. Бюрократы, полиция — самые разные люди — задавались вопросом, что будет: убьют ли они нас сразу или позже?

 

С нашей стороны это был скорее демонстративный акт. Я хотел показать, что режим изменился, что они не собираются никого убивать. Нам удалось то, что мы намеревались сделать: доказать, что это возможно! И это стало началом. Движение росло: мы организовывали палаточные лагеря для людей из разных уголков страны, поддерживали важные связи, помогали различным национальным движениям в разных республиках, таких как Украина, Литва, защищали наказанные народы. (Во время правления Сталина было несколько наказанных народов, в том числе и чеченцы). Таким образом мы стали весьма сильным движением.

 

Стало ясно, что система рухнет. Андрей Амальрик даже рискнул пророчествовать: 1984 год. Пророчество это оказалось на удивление точным: он предсказал начало упадка. Конечно, он не говорил, что все произойдет в 1991 году, но никто не может быть настолько точным в исторических прогнозах.

 

К тому времени, когда я покинул Советский Союз, в коммунизм не верил уже никто. Некоторое время они пытались сохранить лицемерный вид, но в какой-то момент даже КГБ перестал верить в коммунизм. Даже коммунисты-фанатики, которых я встречал, были против коммунизма, практикуемого в России, потому что он был недостаточно чистым...

 

В 1960-х была шутка (в то время ходило много политических анекдотов), что есть три качества, которые не могут сосуществовать в одном человеке: ум, честность и членство в коммунистической партии. Человек может обладать только двумя из этих качеств. Вот какое разделение произошло во время кризиса системы: на большинство (это наименее умные, но послушные члены Коммунистической партии, которые просто продолжали заботиться о своих семьях) и на меньшинство -- это умные бывшие члены партии, которые превратились в бизнесменов и "демократов", и очень быстро приспособились к новой ситуации.

 

Коммунистическая партия достигла точки краха потому, что крах был неизбежен, а не потому, что мы ее победили. Не мы с ней покончили. То, что произошло потом, было очень печально, потому что Запад предал нас в последний момент. Он решил встать на сторону реформированного коммунизма, а не на сторону нас, тех, кто боролся за демократию. Жители Запада радовались Горбачеву потому что он начал перестройку, и их воображение не могло преодолеть этот порог. Представьте себе, что в 1945 году победившие союзники вместо того, чтобы требовать безоговорочной капитуляции Германии, согласились бы на своего рода перестройку. Что бы тогда произошло? В ближайшие тридцать лет в Европе определенно не было бы демократии. Через несколько лет нацисты, вероятно, вернулись бы к власти под другим именем. Фактически это и произошло в России. И не только в России, Беларуси, Украине или Молдове, но и в Венгрии, Польше, Румынии и даже в Германии: коммунисты добились впечатляющих результатов. И никто на Западе не чувствовал угрозы, тревоги или беспокойства по этому поводу. Ведь Запад (и поверьте мне, я живу на Западе 25 лет) фактически вообще не воевал в холодной войне. Лишь в течение короткого периода после Второй мировой войны, а затем при президенте Рейгане. В остальное время они придерживались политики "мира".

 

Таким образом, трагедия заключается в том, что нам не удалось положить конец коммунизму, мы продолжаем сталкиваться все с теми же людьми, как в России, так и в Польше или Берлине.

 

Почему у нас не получилось? Прежде всего потому, что нам не позволили. Нация не была готова положить этому конец. Я помню, как в 1991 году, когда мне впервые разрешили вернуться в Москву, я разговаривал со всеми, кто входил в окружение Ельцина, пытаясь убедить их, что если мы не начнем судебный процесс в Москве, как в Нюрнберге, если мы не откроем все архивы, если мы не раскроем все преступления коммунизма и не осудим их сразу, это никогда не закончится. Я убедил почти всех, кроме Ельцина. С другой стороны, Ельцин находился под огромным давлением Запада. Давление было открытое: госдепартамент США, МИД Великобритании, МИД Франции все были против этого процесса. И только намного позже я узнал, почему.

 

В 1992 году российские коммунисты вернулись и обвинили Ельцина в желании воспрепятствовать им политически, подав на него жалобу в Конституционный суд России. Только тогда правительство Ельцина испугалось, и заместитель Ельцина позвонил мне в Кембридж и попросил помочь с судом. Я согласился вернуться при условии открытия архивов. Я приехал в Москву и стал официальным экспертом Конституционного суда России. Именно тогда я обнаружил в архивах, что большинство западных политических сил сотрудничали с Москвой. Некоторые из них тайно, через КГБ, другие -- напрямую. Они не хотели, чтобы эти "пятна" стали достоянием общественности.

 

Из-за эгоистического отношения Запада мы все еще продолжаем иметь дело с монстром, который на самом деле не является коммунистическим, но сохраняет многие из основных характеристик бывшего коммунистического монстра, и мир будет продолжать бороться с ним еще лет 30.

 

Поскольку с ним не было покончено в Москве в 1991 году одним махом, мы будем вынуждены иметь дело с ним в большинстве стран еще долгие годы. Мы теперь не будем знать, кто коммунист, а кто нет, мы столкнемся с распространением пост-коммунизма через организованную преступность (которая на самом деле является КГБ). Что есть русская мафия, как не КГБ и не ГРУ (военный шпионаж)? И эта сложная ситуация возникла просто потому, что у Запада не хватило смелости признать, что он был соучастником советской системы.

 

Однако я думаю, что мы не можем винить других в том, что с нами произошло. Речь шла о нашей стране, и мы могли этому воспротивиться. Нам стыдно, что мы этого не сделали. Да, 75 лет коммунизма уничтожили целые нации. В этой чудовищной системе родилось и выросло три поколения.

 

В конце концов, это было личное решение каждого: либо бороться с системой, либо подчиниться. И я должен с сожалением сказать, что большинство людей в большинстве стран предпочли подчиниться.

 

 

В отличие от нацизма, коммунизм не был демонтирован, руководителей не судили, а архивы остались закрытыми.

 

Выступление Владимира Буковского на дебатах о "Черной книге коммунизма" в Летней школе Сигета 8 июля 2002 года.

 

Вопрос из зала: Мне любопытно узнать мнение господина Буковского касательно закона о люстрации. В Румынии, как и в других бывших коммунистических странах, это все еще представляет из себя проблему для демократов. Это касается прошлого бывших или нынешних государственных должностных лиц. Как на Западе смотрят на эту проблему?

 

Владимир Буковский: Я думаю, что нужно объяснить вам с самого начала, что, в отличие от ситуации после Второй мировой войны (когда произошла полная победа Запада над нацистской Германией, нацизм был разрушен, система была демонтирована, а нацистских лидеров судили), в конце холодной войны в коммунистическом режиме ничего не было разрушено. Окончательной победы над коммунизмом не произошло; систему не демонтировали, руководителей не судили, архивы остались закрытыми.

 

Это произошло из-за значительного сопротивления элиты как на Западе, так и на Востоке. В результате мы все еще живем с остатками коммунистической системы в России, и во многих других странах Восточной Европы коммунисты возвращаются к власти, поскольку они никогда не были полностью побеждены. Мы сделали все, что было в наших силах, чтобы привлечь их к суду в России.

 

Я помню, как приехал в Москву в 1991 году, сразу после краха коммунистического правительства, и как сидел и разговаривал с российскими лидерами. Я должен сказать, что все они меня очень хорошо знали, потому что многие знали, что я был политическим заключенным в течение многих лет, а затем меня выслали из Советского Союза, поэтому все знали меня. И я пытался убедить их, что единственный окончательный способ положить конец коммунистической системе -- это судить советских коммунистических лидеров, как это было сделано с нацистами в Нюрнберге.

 

Я убедил почти всех, кроме Ельцина; Ельцин отказался сделать это и сказал, что на него оказывается сильное давление со стороны западных стран (США, Германии, Великобритании и т. д.), чтобы не открывать архивы. А поскольку коммунисты не были уничтожены в 1991 году, они восстанавливались до 1992 года, а затем перешли в наступление. Они даже подали в суд на президента Ельцина в Конституционном суде России, обвинив его в незаконном запрещении коммунистической партии. Итак, началось судебное разбирательство. Тут правительство Ельцина испугалось. Они знали, что могут проиграть суд, что стало бы катастрофой: им пришлось бы вернуть все партийное имущество, деньги, много чего... половину страны коммунистам. И это означало бы конец. И тогда мне позвонил советник Ельцина и попросил приехать и помочь им с этим процессом, и я сказал: "Я приеду, помогу вам, но с одним условием: вы должны открыть архивы, потому что если вы не откроете архивы, у нас не будет аргументов на суде".

 

И они согласились — они открывали архивы ЦК только на время и для целей этих судебных заседаний в Конституционном суде России. И у меня был доступ к этим документам. Я заранее знал, что мне не дадут ничего копировать; они разрешили мне работать с этими документами во время подготовки к суду, но они не разрешили мне ничего копировать. Итак, что я сделал? Купил компьютер и сканер.

 

В то время сканеры был новинкой. Они существовали на Западе, но никто в России о них толком не слышал. Итак, я начал сканировать все секретные материалы. Сидя посреди зала суда перед судьями. С одной стороны сидели бывшие члены Политбюро и ЦК, с другой — новые министры, назначенные Ельциным, а я сидел посередине и просматривал 48 томов документов. Никто из этих людей не понимал, что я делаю. Во время перерывов большинство из них подходило ко мне сзади, чтобы посмотреть на эту замечательную машину, и единственный вопрос, который они задавали, был: "Это, должно быть, очень дорогое устройство?", на что я отвечал: "Да, очень дорогое, действительно, да".

 

Дело, конечно, в том, что по правилам архивов мне не разрешалось "ксерокопировать" эти материалы. Но они не сказали, что мне нельзя "копировать их с помощью любых средств", потому что они никогда не слышали о сканерах. Так что с юридической точки зрения я не нарушал никаких законов, и скопировал эти материалы. Только в конце суда один из его участников понял, что я делаю, и внезапно закричал: "Он все копирует!" Воцарилась гробовая тишина. Я притворился, что это не имеет ко мне никакого отношения, и продолжал копировать. После некоторой паузы он снова закричал: "Он там все опубликует!" (Имеется в виду за границей).

 

Я закончил копировать, собрал свой компьютер и направился к двери, понимая, что в такой ситуации самое главное — не бежать, потому что, если бы я начал бежать, они бы тут же побежали за мной. Но если бы я шел медленно и достойно, они бы сидели полностью парализованные, и им даже в голову не пришло бы пойти за мной. Как только судебные заседания закончились, все документы, которые я видел, все документы, которые я скопировал, снова стали секретными, на следующие 30 лет.

 

Итак, я вернулся в Кембридж с примерно 7000 копиями документов, все из них — секретные, потому что они снова стали засекреченными в тот же день. Что было такого секретного в большинстве из этих документов? Почему Запад был так категорически против того, чтобы судить коммунизм? Я могу вам сказать: потому что эти документы очень ясно демонстрируют, что определенные силы определенных западных институций много сотрудничали с Москвой, очень часто тайно, а иногда и открыто; очень часто с КГБ. Могу вам сказать, например, что Западногерманская социал-демократическая партия сотрудничала с Москвой по каналам КГБ.

 

Конечно, большинство западных держав не хотели, чтобы это стало известно, поскольку разразился бы глубокий политический кризис. Имея эти документы и обнаружив, что тот или иной господин был агентом Москвы, и при этом все еще является премьер-министром или президентом той или иной страны, я решил, что должен что-то предпринять.

 

В то время в Финляндии проходили президентские выборы, и, согласно моим документам, главный кандидат в президенты, некто по имени Сорса, в прошлом тайно сотрудничал с Москвой. Через моих друзей в Финляндии я пытался передать документы в газеты Финляндии; ни одна финская газета их не опубликовала. Они не хотели скандала; они сказали: "Эх, если бы только мы знали всех, кто сотрудничал с Москвой…". Итак, что я сделал? Я опубликовал их в Швеции, а потом все финские газеты скопировали их со шведских газет. Был большой скандал, Сорса подал в отставку, признав, что был секретным агентом, вот и все. И так далее, из одной страны в другую.

 

В Германии я пытался опубликовать документы о социал-демократах: их человек номер два, Эгон Бар, был советским агентом. Ни одна газета или журнал в Германии не захотели опубликовать этот материал. Наконец, вышла моя книга "Московский процесс", и действительно умные люди, очень умные, попытались помешать ей путем замалчивания. Не возражали, не возмущались, не хотели подавать в суд, нет, просто делали вид, что не читали. Например, к очень известному и очень влиятельному немецкому политику подошел мой друг, немецкий журналист, с моей книгой в руках. Он показал ему документ 60-х годов, подписанный Андроповым, из которого видно, что он сотрудничал с Москвой, и попросил его прокомментировать. "Не могли бы вы объяснить нам, о чем идет речь?" И тот ответил: "Какие документы, какая книга? Я ничего не видел". И вышел из комнаты.

 

Более или менее то же самое делали и во Франции. Никто из них не возражал против того, что я говорю, потому что они знали, что у них нет оснований возражать. Это говорил не я. Эти вещи были обнаружены в документах за подписями Брежнева, Андропова, Суслова. Они просто молчали. Когда книга вышла во Франции -- за два года до "Черной книги коммунизма" — во всех газетах были рецензии, в которых говорилось: "Да, это интересная книга". Но для того, чтобы люди заинтересовались книгой, она должна вызвать споры. Если это не спорно, то никто не будет читать. Итак, у них не хватило смелости напасть на меня, поэтому они решили промолчать.

 

Два года спустя Стефан Куртуа и его коллеги составили список преступлений коммунизма в "Черной книге коммунизма". Тогда западные левые решили напасть на их; они увидели, что у них менее прочная доказательная база, чем у моей книги, и сочли, что ее легко атаковать. Они яростно напали на редакторов за публикацию этой книги. И это сделало книгу невероятно популярной — она внезапно стала бестселлером, разошлась, как горячие пирожки, была невероятно популярна. Так что они просчитались.

 

В Польше моя книга стала необычайно известной, она заняла второе место в списке бестселлеров после атласа дорожных карт. Практически каждая семья в Польше купила мою книгу. Почему? Потому что в ней есть большая глава о Польше, о военном положении и "Солидарности", и о том, как Советы готовились уничтожить "Солидарность". Если бы не генерал Ярузельский, она не произвела бы такой фурор. Генерал Ярусельский испугался, когда увидел книгу, он знал, что может попасть в тюрьму, потому что он все время лгал, говоря, что русские угрожали ему военным вторжением, и он должен был выбрать меньшее зло и ввести военное положение. А судя по документам, в том числе протоколам заседаний Политбюро, это даже не обсуждалось. Советы даже не планировали отправлять свои войска в Польшу, и Ярузельский знал это. Более того, неоднократно перед введением военного положения он звонил в Москву и спрашивал, могут ли они помочь ему армией, потому что он не слишком уверен в своей собственной армии.

 

Нападая на мою книгу и говоря, что в ней нет ничего правдивого (и многое другое), Ярузельский безоговорочно дал мне хорошую рецензию. Если бы он был достаточно умен, чтобы промолчать и ничего не говорить, моя книга не имела бы большого успеха, но то, как это произошло (он даже пытался спорить со мной по телевизору, и, конечно, проиграл), ему удалось сделать ее очень популярной.

 

О чем это говорит? Это говорит о двух очень важных вещах, о которых мы должны помнить: люди хотят знать. Когда нам говорят: "Это старые темы, они никого не интересуют, это история", — это нонсенс. Люди хотят знать. Если у них появляется возможность об этом прочесть, им сразу становится интересно. Но система (лидеры на Востоке или на Западе) не заинтересованы в таких дебатах; они блокируют их, они будут блокировать их столько раз, сколько смогут.

 

Книга, которой удалось добиться успеха, —- это "Черная книга коммунизма". В ней не говорится больше того, что сказал я или сказали другие авторы, но ей удалось прорваться, она заставила систему признать некоторые вещи или, по крайней мере, обсудить их. И это необходимо сейчас, будь то в Румынии, в Польше, в России или даже на Западе. Наши старые враги все еще у власти, и они контролируют все.