
SOVIET HISTORY LESSONS
Французская пресса
о диссидентском движении в СССР

Рецензия Алена Мальро
на книгу Владимира Буковского
"Письма русского путешественника"
Le Journal du Parlement, 1981 год.
Владимир Буковский делится с нами своими впечатлениями о Западе, где он живёт вот уже более четырех лет. В 1976 году советское правительство обменяло его на Луиса Корвалана, лидера чилийской коммунистической партии. Тогда ему было 34 года, 12 из которых он провёл между трудовыми лагерями и психиатрическими больницами: более четырех тысяч дней... В результате этих дней было написано превосходное свидетельство под названием "И возвращается ветер". Сейчас, живя в Кембридже, в Великобритании, где он в настоящее время продолжает своё образование, Буковский получил предложение от издательства написать книгу о своих впечатлениях о жизни по эту сторону Берлинской стены. Масштаб задачи заставил его колебаться, равно как и то, что он слишком хорошо знал, что есть и неприятные вещи, которые он может сказать о наших западных привычках и о нашем самодовольстве. Но, тем не менее, эта книга вышла -- результат непрестанных просьб издательства.
Перед нами -- замечательная во всех отношениях работа, хотя почти каждая страница заставляет нас испытывать стыд… Конечно, Солженицын не стал дожидаться мнения своего младшего собрата, когда высказал свои предостережения жителям западных стран, в частности американцам, во время своей знаменитой речи в Конгрессе. Но у этой книги, не смотря на её скромный размер, есть другие достоинства: её живость, её разящий наповал юмор, отсутствие напыщенности. Или, скорее, качество, которое вмещает в себя их все: необычайная молодость взгляда, из которого идут все наблюдения Буковского, которые одновременно и деликатны, и проницательны. Этот юношеский подход, пожалуй, является тем, чего не хватало другим важным книгам, посвящённым теме демистификации коммунизма, таким как "Тьма в полдень", "Опиум для интеллектуалов" и "Архипелаг ГУЛАГ". Каждый по-своему -- Кёстлер, Раймон Арон и Солженицын писали книги будучи полностью зрелыми и обращались к своим читателям со своего личного морального и интеллектуального уровня. То же самое можно сказать и о Буковском, но добавить, что он привносит элемент озорства в свои записки, что делает эту книгу изумительной.
Именно этот иронический подход делает "Письма русского путешественника" книгой, доступной для очень широкой читательской аудитории, несмотря на те вещи, которые Буковский видит и выделяет в западном обществе. Из своего русского происхождения он черпает свою наблюдательность и способность к описанию. Как, например, к описанию тех рабочих британской лейбористской партии, которые зевают во время его выступлений и о которых он говорит, что они "за всю жизнь не поднимали ничего тяжелее бутерброда". Этот остроумный, либертарианский снисходительный тон звучит на протяжении всей книги. Вот ещё пример -- высказывание, что "западный мир поступил бы гораздо разумнее, назначив вести дела с советскими не дипломатов с гарвардскими дипломами, а старого опытного шерифа из Чикаго, знающего психологию уголовного мира". Или ещё одно наблюдение: "чудовищная бюрократия на Западе и невероятная покорность, с которой к ней относится местное население". Но "где в наше циничное время найдешь людей, позволяющих себе роскошь иметь принципы и следовать им?".
У французских официальных лиц не находится элементарного мужества, чтобы принять Буковского, потому что они боятся поставить под угрозу политику разрядки... Что касается его издателей (как англосаксонских, так и других), то Буковский отмечает и раздирающие их противоречия, и их безвольный дух, и их манеру всё усложнять и замедлять при первой возможности... Всё это так же ужасно, как и смешно. Кроме того, как он сам выражается, "нужно долго жить в бесправии, чтобы научиться ценить закон". Он продолжает: "На практике тоталитаризм принимает компромиссы, но только те, которые ему выгодны".
Отсюда и эта перманентная иллюзия разрядки, этот гротескная иллюзия, в которой счастливо пребывают европейские и американские дипломаты. Если бы только на один день было возможно начать уважать Хельсинкские соглашения… Но какие есть способы сопротивляться?
Один из способов -- изменение наших ментальных привычек. Отказ от видения социализма таким, каким он должен быть, и взгляд на то, каким он в действительности является. Рассчитывать только на себя, а не на чужую помощь, если мы хотим выйти из кризиса. Самое меньшее, что мы можем сказать, закончив читать эту маленькую книгу -- столь же едкую и разрушительную, как знаменитая книга Бернансона La liberté, pour quoi faire? -- это то, что мы не пойдём по пути социализма.
И мы должны внимательно прочитать "Записки русского путешественника", пока у нас ещё есть время.
Перевод с французского Алисы Ордабай.
Бенуа Райски беседует с
Владимиром Буковским.
Газета France-Soir, 26 июня 1981 г.
РАЙСКИ: Я внимательно прочитал вашу книгу, и, на мой взгляд, её основную мысль можно резюмировать примерно следующим образом: в западных странах идёт процесс -- я использую ваше выражение -- внедрения социализма, движения к коммунистической системе, хотя и более медленными темпами, чем в СССР. Исходя из того, что эти слова исходят от именно вас, а не от кого-то другого, -- то это, должно быть, шутка?
БУКОВСКИЙ: Это не шутка. Конечно, я пытался высказаться в несколько провокационном духе. Но главное состоит в том, что я старался разобраться в том, как обычный советский человек относится к Западу. И по этой причине то, что я говорю в своей книге, не является социологическим или научным анализом: это впечатления, мои реальные впечатления.
РАЙСКИ: В таком случае, давайте подробнее поговорим о ваших впечатлениях. Когда я прочитал эту книгу, я понял, что мы больше не можем проводить различие между шведским или британским социализмом и советским социализмом, потому что вы объясняете, что один вид социализма обязательно ведёт к другому. Тем не менее, реалии, в которых пребывают Швеция или Великобритания, находится на расстоянии многих световых лет от Советского Союза. Как вы согласовываете эти две вещи?
БУКОВСКИЙ: Я говорю о процессе. Кроме того, я не говорю, что результат, к которому идут Великобритания или Франция, будет точно таким же, как в Советском Союзе. Но я знаю, что одно и то же заболевание может развиваться по-разному. Некоторые болезни развиваются легче, другие -- более тяжело, но факт остается фактом: это болезнь.
РАЙСКИ: Хорошо, но вы прекрасно знаете, что что касается истории, будь то советская история или история других стран, что первыми противниками, а также первыми жертвами коммунизма были именно социалисты. Так как же можно говорить, что определенный вид либерального социализма является плацдармом для коммунизма?
БУКОВСКИЙ: На самом деле, именно история прекрасно подтверждает мою точку зрения. Социалисты всегда считали себя самыми твёрдыми врагами коммунизма, наиболее способными ему противостоять. Поначалу действительно такое впечатление может возникнуть, если посмотреть, например, на Францию, где социалисты побеждают, а коммунисты терпят поражение. Но нужно помнить об одной детали. Коммунисты могут процветать, развиваться и расширять свою сферу влияния только в климате социализма.
РАЙСКИ: Я должен вас здесь остановить: коммунисты во Франции росли и процветали до сегодняшнего дня в климате, который не был совсем уж социалистический, а, если говорить точно, то он был антисоциалистический, в течение четверти века...
БУКОВСКИЙ: Вы неправильно поняли. Когда я говорю о климате, я на самом деле имею в виду ментальный и психологический климат, а не проявление политической власти. Я имею в виду атмосферу, позволяющую соглашаться с определенными принципами, такими, как идея о том, что нам необходимо материальное равенство, идея о том, что мы должны подчеркивать важность материального аспекта жизни. Ещё одна излюбленная идея коммунистов -- классовая борьба внутри общества. Однако, как только вы соглашаетесь с этими принципами, всё начинает двигаться в направлении марксизма. Социалисты вполне могут считать себя самой важной силой, направленной против марксизма, но на самом деле они являются первыми жертвами марксизма.
Если позволите мне провести сравнение, то я бы сказал, что социалисты на самом деле обеспечивают пищу, которой питаются коммунисты. Коммунизм подобен паразиту, который развивается в теле социализма. В связи с этим однажды у меня состоялся довольно забавный разговор с Пьером Моруа, который сейчас является вашим премьер-министром. Мы были в Лилле, где он был мэром. Он нас тепло встретил и, конечно, мы заговорили о социалистах и коммунистах. Он сказал: "Вы знаете, у нас, социалистов, есть огромный опыт, и мы знаем, как обходиться с коммунистами". И я ответил ему: "Да, я знаю, что это прекрасный опыт, и поэтому я не удивляюсь, когда коммунисты продолжают повсюду кроваво расправляться с социалистами!”.
РАЙСКИ: И что ответил Пьер Моруа?
БУКОВСКИЙ: О! Все вокруг начали смеяться... Но давайте поговорим о более серьёзных вещах и посмотрим, что происходит в Великобритании. В этой стране существовала великая лейбористская партия с социал-демократическими традициями. Но внутри этой партии утвердилась крошечная группа левых экстремистов. В течение последних пятнадцати лет эта группа начала захватывать всю партию. Таким образом, в настоящее время все социал-демократы, самые мудрые, старые министры и так далее -- все, кто основал партию, уже отодвинуты в сторону...
РАЙСКИ: Давайте продолжим эту тему, но оставим Англию. Если мы посмотрим на эволюцию отношений между западными странами и Советским Союзом, мы поймем, что на самом деле лучшими союзниками СССР были капиталистические режимы или системы, которые мы считаем "буржуазными" и которые видели в Советском Союзе очередную страну, с которой они могли вести бизнес и которой могли продавать свои машины. И, тем не менее, это те самые люди, которые притворяются яростными антикоммунистами и яростными антисоциалистами!
БУКОВСКИЙ: Верно то, что любое государство, любая западная структура, с того самого момента, когда она становится демократической, становится очень легкой добычей для советской системы. И не только для советской, но и также и для систем гитлеровского типа. Проблема, о которой вы сейчас говорите, на самом деле несколько отличается от проблемы отношений между социалистами и коммунистами. Я бы сказал, что вопрос об отношениях между капиталистическим Западом и Советским Союзом -- это вопрос об отношениях между хищником и жертвой, в то время как отношения между коммунистами и социалистами, с биологической точки зрения, являются отношениями паразита и организма, за счёт которого этот паразит живёт.
РАЙСКИ: Я ищу какую-то логику в вашей нити рассуждений. Если демократии неспособны противостоять хватке тоталитарных режимов, будь то нацистский или коммунистический, если либеральный социализм -- это поле на котором процветает коммунизм, то что мы должны тогда противопоставить советскому коммунизму? Фашистские диктатуры?
БУКОВСКИЙ: Нет, это абсолютно не является решением. На самом деле политика фашистских диктатур -- это почти то же самое, что и советский тоталитаризм. Обе системы очень близки и в наши дни практически неотличимы. Если вы хотите получить ответ, я мог бы дать вам общее объяснение, но не более того: противостоять коммунизму должна личная ответственностью каждого отдельного человека.
РАЙСКИ: Это означает, что вы не являетесь решительным сторонником борьбы с коммунизмом при помощи репрессивных средств авторитарных антикоммунистических систем (таких как Франко в Испании, Салазар в Португалии, Пиночет в Чили, греческие полковники в Афинах), поскольку они являются режимами, которые, собственно, используют методы, похожие на советские?
БУКОВСКИЙ: Я написал целую главу на эту тему в своей книге, чтобы показать, что авторитарные или тоталитарные средства защиты от коммунизма явно ускоряют процесс победы коммунизма. Если нам действительно нужно выбирать между авторитаризмом и либеральным социализмом, то лучше уж выбрать либеральный социализм, потому что дорога, идущая от него длиннее, и движение будет идти медленнее...
РАЙСКИ: В вашей книге есть высказывание, которое привлекло мое внимание и требует пояснения. Вы называете Валери Жискара д’Эстена "лучшим другом Брежнева". Вы можете пояснить, что вы имеете в виду?
БУКОВСКИЙ: Никогда бы не подумал, что однажды мне придется объяснять это французу. Мне кажется, что французы знают это лучше других.
РАЙСКИ: Если я спрашиваю вас об этом, то это, вероятно, потому, что многие французы не согласны с вашим анализом...
БУКОВСКИЙ: Давайте просто перечислим факты: кто подал руку братской помощи Брежневу во время вторжения в Афганистан?
РАЙСКИЙ: Вы говорите о встрече в Варшаве?
БУКОВСКИЙ: Не только о ней. Перед встречей в Варшаве прошла целая серия французских дипломатических маневров. Мы о них хорошо знаем, потому что каждый раз, когда мы пытались что-то сделать против СССР, мы сталкивались с очень активным противодействием французов.
РАЙСКИ: Я задам свой вопрос иначе. Как вы можете объяснить тот факт, что такое отношение, которое может показаться странным, исходит от демократической, либеральной и антикоммунистической страны? Чем объяснить такое поведение по отношению к СССР?
БУКОВСКИЙ: Насчет Жискара, я бы вам сказал, он был настолько лукав, что в итоге обманул сам себя. Возможно, он думал, что, идя на соглашение с Советами, он сможет успокоить своих собственных коммунистов... Но для нас важен результат. И так было всегда: будь то в Белграде или в Мадриде, во время конференций по европейской безопасности. Сопротивление, которое было нам оказано, исходило от Франции, руководимой Жискаром.
РАЙСКИ: Давайте поговорим о другой Франции... Из того, что вы знаете о французских социалистических лидерах, разве у вас не сложилось впечатление, что они разделяют какую-то традиционную приверженность правам человека, что делает их более жёсткими и строгими, когда дело касается темы отсутствия свобод в Советском Союзе?
БУКОВСКИЙ: Думаю, есть такие попытки. Во всяком случае, надеюсь... Надеюсь, что в отношении СССР, из-за проблемы Советского Союза с Афганистаном и из-за проблем внутри Советского Союза с правами человека, Миттеран займёт более жёсткую позицию, чем Жискар. Вот почему я высказываюсь о выборах во Франции, которые меня, конечно, не касаются, но для нас это будет хорошо. Тем не менее… бедные французы!
РАЙСКИ: Что касается этих "бедных французов", не думаете ли вы, что было бы хорошо мобилизовать их поэнергичнее для участия в борьбе за свободу и права человека?
БУКОВСКИЙ: Да, но у нас уже был печальный опыт с президентом Картером. Я считаю, что я прав, когда говорю, что первая реакция социалистического правительства может быть для нас благоприятной: но с учетом того факта, что Социалистическая партия Франции состоит из разных групп, разных фракций, которые более или менее левые и более или менее просоветские, на следующем этапе будет оказано огромное давление для того, чтобы внимание начало уделяться проблемам прав человека только в Южной Африке и Латинской Америке. И следующий шаг будет заключаться в том, чтобы полностью забыть о Советском Союзе. Именно это и произошло с Картером...
Вернемся, если хотите, к Франсуа Миттерану. Мы хотели бы знать, есть ли у его план в отношении Советского Союза. Но он уже нашёл время, чтобы выразить сочувствие Кубе в своём послании. И когда он это сделал, он не упомянул политических заключенных Кастро, которые содержатся в заключении вот уже пятнадцать-двадцать лет. И ещё один существенный факт. Во время церемонии в Пантеоне он собрал вокруг себя огромное количество интеллектуалов; большинство из них были представителями стран Латинской Америки. Тем не менее, в списке гостей был чех, который тоже должен был приехать. Это был Милан Кундера, известный писатель-диссидент. Что ж, в последний момент они отказались его пригласить...
РАЙСКИ: Он действительно был в списке?
БУКОВСКИЙ: Да, я видел. Должно быть, именно Режис Дебре или Жак Ланг убрали его имя в самый последний момент...
РАЙСКИ: Вас не беспокоит, что на вас могут навесить ярлык реакционера или ультраправого?
БУКОВСКИЙ: Никаких ярлыков… Я отказываюсь от любых ярлыков…
РАЙСКИ: Название вашей книги ("Записки русского путешественника", во французском переводе -- "Эта пульсирующая боль свободы") предполагает, что вас беспокоит главный вопрос: свобода. Но ваше видение свободы не такое, как у всех. На самом деле, вы, кажется, ужасаетесь -- это есть в вашей книге -- когда рабочие отказываются покидать здания своих фабрик, требуя повышения заработной платы или из-за проблем с увольнениями. Вы спрашиваете, что было бы, если бы уборщица отказалась покинуть вашу квартиру, потому что вы решили, что можете обойтись без её услуг. Поэтому я спрашиваю вас, чем, по-вашему, является свобода рабочего, свобода уборщицы?
БУКОВСКИЙ: Прежде всего, я не ужасаюсь этому случаю, про который пишу. Он меня забавляет и удивляет. Когда я вижу, например, эти протесты, когда все рабочие держат плакатики с требованиями немедленного получения денег, это меня не беспокоит, не шокирует -- это меня забавляет. Сам я вырос с мыслью, что деньги нужно не просить, а зарабатывать. И я привык к этой мысли.
РАЙСКИ: Эти рабочие свои деньги зарабатывают, тем не менее...
БУКОВСКИЙ: Да, зарабатывают. Но если они хотят зарабатывать всё больше и больше, то что ж -- пусть зарабатывают...
РАЙСКИ: Вы приехали из страны, где свободы не существует, но я уверен, что вы можете себе представить, что возможность выйти на улицу и сказать: "Мне это нравится, мне то не нравится, я хочу этого и не хочу того" даёт некоторым людям огромное психологическое и моральное удовлетворение. Даже если вам это может показаться наивным...
БУКОВСКИЙ: Возможно, но мы не можем стричь всех под одну гребёнку. Всегда будут люди, которые думают иначе, в этом и заключается весь вопрос. Социалистическая идея автоматически вырождается в идею одинаковости, а не равенства.
РАЙСКИ: Давайте подведем итоги: поэтому вы полагаете, что существующие демократические страны с их экономическими и политическими системами в конечном итоге обречены.
БУКОВСКИЙ: Я бы не сказал, что они обречены, потому что борьба продолжается, и это вопрос, который решается в настоящее время. Я бы сказал, что у них есть шансы выжить с медицинской точки зрения, но для того, чтобы эти шансы материализовались, нам действительно нужно защищаться.
Перевод с французского Алисы Ордабай.
Буковский на экране телевизора.
Журнал Ecrits de Paris, июль 1981.
Мы такого не ожидали. Лучшими представителями противников социализма на протяжении всей избирательной кампании оказались не Ширак, не Леканюэ и не другие искатели приключений, а, по всей видимости, диссидент Владимир Буковский, нашедший убежище на Западе в 1978 году.
Приглашенный на телешоу "Апострофы" пятого января прошлого года по случаю публикации своей последней книги ("Письма русского путешественника"), он появился в эфире вместе с Луи Пуэльсом и встретился лицом к лицу с раскаявшимися сталинистами -- Симоной Синьоре и Эдгаром Мореном. Его оппоненты оказались довольно тупы: бывшим сталинистам нечего было сказать, а Пауэльс, не склонный к спорам, поддавался прискорбной слабости цитировать собственные статьи, чтобы иметь сказать хоть что-то; но он едва смог выдавить из себя пару слов, и то лишь -- с целью призвать госпожу Синьоре к соблюдению приличий и сказать, что "наивность" периода холодной войны "фактически являла собой повиновение и покорность".
Только Буковский удерживал на себе внимание зала. Не только потому, что вспоминал о своём ужасном опыте жизни при советском режиме, который и сегодня позволяет ему "выделяться из толпы своим настороженным взглядом, лицом 'оттуда' ", но также полностью погружался в осмысление политических новостей Франции: "Когда я вижу этих молодых счастливых людей, которые верят, что социализм даст им работу… через год они будут жестоко разочарованы…".
Владимир Буковский живет в Англии и удивлён малым интересом французов к этой стране, где лейбористская партия и профсоюзы установили социализм:
"Это всего в сорока километрах от Франции… и там я наблюдаю, как профсоюзные лидеры кричат в микрофоны рабочим: - Чего вы хотите? - Денег! - Когда? - Сейчас!... Французы должны посмотреть на результат: разваливающаяся страна, страна, которую разрушают. И это необратимо: все усилия, которые пытается приложить британское правительство, ни к чему хорошему не приведут".
Симона Синьоре и Эдгар Морен тщетно пытались перекричать его подрывного характера высказывания. Можно было предположить, что Морен будет осторожно дистанцироваться от своих прошлых заблуждений, и что он в конце концов сумел измениться со времён своей веры в сталинизм, а также с тех времён, когда он комментировал события мая 1968 года в Le Monde, выдавая свой нескончаемый запутанный анализ. Но он доказал обратное. Уникальный ответ доктора гуманитарных наук Буковскому заключался в том, что социализм -- это не реализация ожиданий, а… "стремления…", "стремления…".
Буковский "смеется до упаду" (это его выражение и, собственно, его отношение), когда он это слышит. Давайте посмеемся над этим и мы.
Перевод с французского Алисы Ордабай.
Выступление Владимира Буковского
5 июня 1981 года в программе "Apostrophes".
О книге Симоны Синьоре
Мне кажется, что слушая пересказ этой книги, я себя так чувствовал, как будто я где-нибудь в тюремной пересылке слушаю одну из очередных историй сокамерника. Грустная история с разрушением всей семьи и жизни -- ни за что, ни про что. С верой. И чем больше человека бьют, чем больше его преследуют, тем больше он верит и верит. Ведь верят вопреки, а не благодаря. Что мне кажется в вашей книге совершенно уникально, это вызов, который вы сами себе бросаете в ней. Вы как бы пытаетесь на себя посмотреть глазами другого человека в то время, когда вы были намного более наивной, чем вы теперь. И это, конечно, невероятный вызов самой себе. Это потрясающе. Это прошедшее время, которое все изменило и изменило представления ваши и жизни. И теперь вы вспоминаете себя саму глазами другого человека. Это как бы возвращает нас к проблеме -- внезапно возникшей в нашем разговоре -- о Сартре. Не случайно возникшем. Разные люди, которые наверняка знали Сартра при жизни, соврершенно по-разному его вспоминали. Для меня, который появился здесь позже вас всех, Сартр в 1978 году устраивал прием в Рекамье, в то время как Жискар Д'Эстен устраивал прием Брежневу. Демонстративно. Это был старый человек, усталый от всего. И получилось так, что у него в этот же день было 70 лет. День рождения. Ну, мы по русской традиции предложили тут же выпить водки, за этим же столом, и предложили тост за вечно молодого Сартра, который каждый год заново рождается. Это как-то не развеселило его. Он как бы рождался много лет и исчерпал возможность рождаться заново. Он был старый, усталый человек. Впечатления очень разные у всех людей. И они зависят от того, когда вы видите. В какой период вы видите человека. Трудно его судить по прошлому. Хотя это и интересно. Интересно для тех, кто сейчас переживает свое становление, развитие своего характера. Мне пришлось приехать очень поздно сюда, в этот мир. Четыре с половиной года назад. То есть к тому времени вы уже почти прожили здесь свои жизни. И поэтому мое впечатление оно и ошеломляющее, оно и внезапное. Но оно и интересно тем, что оно свежее.
О чувстве свободы
Вы знаете, это очень трудно объяснить. Это ощущение приходит к вам внезапно. И на тех деталях, которые вы никак не ожидаете. Оно может прийти к вам, когда вы видите табло в аэропорту с объявлением: "Отправляется самолет в Тель-Авив, отправляется самолет в Рим, отправляется в Нью-Йорк", и вы знаете, что вы можете подойти в кассу и взять билет и полететь. Это так просто, в то время как для миллионов, сотен миллионов людей в определенной части земного шара это проблема жизни. Они могут потратить на это 20 лет своей жизни. Это может прийти к вам внезапно, когда вы идете по улице и видите церковь с надписью: "Церковь Свидетелей Иеговы". И вы вдруг внезапно вспоминаете: "Бог мой, это те самые иеговисты, которые за одно только членство в своей церкви в Советском Союзе будут посажены в тюрьму". Которых никто никогда не видит, кроме как в тюрьме. А здесь у них это открыто, можно прийти, можно поговорить. Это совершенно внезапно. Особенно когда вы смотрите на лица людей.
Я люблю смотреть на лица людей. В Париже для этого все условия созданы. Садись себе в кафе на улице и смотри, как идет поток людей. Смотрите на их движения. Это движения не скованных людей. Они ничего не боятся. Они ни о чем не думают. У них даже нет мысли, что в любую секунду кто-то может подойти и схватить их. Они этого не ожидают. Каждого советского человека вы в толпе узнаете сразу. Я узнаю, по крайней мере. Сразу же. Это что-то неуловимое -- даже сразу нельзя объяснить, что. Но я сразу скажу, за сто метров: "Этот человек из Советского Союза". Он знает. Он знает, каким он может быть -- ужасным. Он знает, какими могут быть самые прекрасные люди, с которыми он сейчас общается, в других условиях. Ужасными.
Может быть, то, что я сейчас скажу, прозвучит печально, грустно, пессимистично, цинично. Я не знаю, как вы это определите. Но по какой-то причине люди, которым очень хорошо, ничего не понимают. Видимо, это закон природы. Вот когда им было хоть в какой-то период очень плохо, они начинают понимать других. Мне не нужно ехать в Южную Африку или в Чили, чтобы понять, что там происходит. Людям здесь, не бывшим в Советском Союзе, совершенно непонятно, что может быть в Советском Союзе. Более того... Вот сейчас ведь сколько напечатано книг? О социализме, о коммунизме, о чем угодно. Но книги не доходят до людей, пока они сами все реально не увидят. И что меня поражает на Западе, это то, что люди всё время повторяют те самые ошибки, через которые мы прошли. Мы через них прошли, мы их видели, мы их пережили. А они их заново повторяют, как что-то новое. Как новое открытие.
О своей книге "Письма русского путешественника"
Вы знаете, эта книга имеет интересную судьбу. Я её написал в прошлом году, в конце года. И мой издатель говорил: "Надо подождать, пока пройдут выборы во Франции. Обязательно надо подождать. Потому что перед выборами французы не читают книг. Французы сидят в кафе и обсуждают конкретных политиков. Их достоинства, их экстерьер, как они выглядят, как они ходят. Это бесполезно. Надо подождать". Мы подождали и попали на самый решающий момент французской истории. [Смеется]. Когда Франция, как говорится, опять решает свою судьбу. И эта книга оказалась удивительно актуальной. Я всё жалел, что я не могу привести хороших примеров из французской жизни. Я никогда не жил во Франции. Я иногда здесь бываю. И что они в основном приведены из примеров жизни в Англии, в Швейцарии, в Швеции, в Германии. Меньше всего из Франции. И вдруг она оказалась наиболее актуальной во Франции. По крайней мере четверть этой книги посвящена мифу социализма, который люди повторяют и повторяют заново. Молодые и старые. И каждый раз результат тот же. Печальная история.
Ментальность совершенно другая. В Советском Союзе каждый человек должен обществу. Он должен обществу. Общество ему ничего не должно. Здесь всё наоборот -- общество должно каждому. Мне не придёт в голову в Советском Союзе требовать денег. В то время как здесь требовать денег -- это нормально. Мне не придёт в голову сидеть и ждать, пока государство мне даст квартиру. Потому что я знаю -- оно мне её не даст. Если я не найду способов это сделать, я её никогда не буду иметь. Если я не найду способов заработать -- на чёрном рынке, нелегально, полулегально -- я буду полуголодный. Мы не государство общественного благосостояния. Это интересно, потому что социализм -- когда он логично доходит до своего конца в своей завершенной форме -- он неизбежно приводит к возникновению этого нелегального капитализма, потому что это единственная возможность выжить для населения. В результате люди здесь значительно более безответственны. У них нет чувства ответственности за свои поступки и за свою жизнь. Они верят, что государство -- большой добрый дядя государство -- придёт и принесёт им всё на блюдечке.
Вы знаете, я должен оговориться сразу. Дело в том, что моя книга -- это некоторое преувеличение. Я хотел представить не столько исключительно свою точку зрения, сколько типичную реакцию советского человека, да? Вот нормального советского человека, который приехал на Запад. Поэтому я иногда как бы усиливаю эти вещи. Я хочу быть провокационным. Я хочу разговора на эту тему. Я хочу, чтобы люди, наконец, это поняли. Я два дня назад говорил с Раймоном Ароном. Я ему говорю: "Я четыре года объясняю людям вещи, а они не понимают". Он говорит: "Я сорок лет объясняю людям те же вещи, и они не понимают". Нужно спровоцировать какой-то спор. Ну, вот мне хочется ответить господину Морену (Edgar Morin). Книга которого мне очень понравилась -- я хочу сразу оговориться. Это глубокий, интересный очень анализ. Он говорит, что эти термины разные и у них разные коннотации, разные значения. Правильно. Совершенно верно. Но никто, ни один социалист, никогда не определил их абсолютно точно. Люди, которые идут на площади и кричат "Да здравствует социализм", каждый из них понимает этот социализм по-разному. А что получается в результате? Я смотрю французское телевидение. И восторженные молодые люди, с горящими глазами говорят: "Вот теперь у нас социализм во Франции! Теперь я, наконец-то, получу работу, которую я всю жизнь хотел получить. Теперь я, наконец-то, буду жить так, как я хочу". Слушайте, если они так понимают социализм, то они в течение года жесточайше разочаруются. Правительства не создают работ.
О капитализме и социализме
Недостатки здесь не системные. Не в системе. Я же вовсе не предлагаю ввести какие-то государственные ограничения или законы. Книга -- это призыв к обществу. Я хочу объяснить людям, что в первую очередь всё зависит от них. От их чувства ответственности. Чем больше у них будет чувства ответственности, тем меньше будет недостатков в этой системе, которая называется демократией. Вы знаете, Черчилль однажды очень хорошо сказал, что демократия -- это самая худшая система за исключением всех остальных. И он абсолютно прав. Вы никуда от этого не денетесь. Дело ведь не в системах, вот в данном случае. Дело в людях и в их чувстве ответственности. Когда я вижу толпу людей в Англии, идущих -- тысячи людей, загораживающих всё движение -- с лозунгами, и кричат в микрофон: "Что вы хотите?". И они отвечают хором: "Денег!". "А когда вы их хотите?" -- "Сейчас!". Англичане привыкли, а я смеюсь. Вы знаете человека, которому не надо денег? Я такого человека не знаю. Я думаю, что и Ротшильд хочет денег каждое утро. Дело же не в этом. Они забывают, что от этого у них растёт инфляция. Вы думаете, что системой можно спасти человеческие недостатки. Хорошо, мы сейчас дадим больше денег одним, убавим у других, и всё будет прекрасно. К сожалению -- нет. Опыт, о котором я говорю, -- это даже не советский опыт. Хорошо, вам не нравится советский опыт. Я четыре года живу в Англии. Это всего 20 миль от от вас. Если бы французы были более любопытны, они бы съездили и посмотрели, к чему привёл этот подход. Он привёл к тому, что Англия разваливается на глазах. И все попытки её выручить из той беды, в которой она сейчас находится, просто ни к чему уже не приводят, потому что эти реформы необратимы. Дать бесплатно можно. Отобрать назад -- нельзя.
О чувстве вины среди американцев за события во Вьетнаме
Ну, такой комплекс, конечно, есть. Безусловно. Возьмите Америку, где развивали много лет этот комплекс вины -- люди, сами. Это есть такой мазохизм такой, знаете, западный. И убеждали себя, что они должны там что-то предпринять. И они это предприняли. В результате... В результате ли этого, или иных обстоятельств, но явно связанных с этим, мы имеем катастрофу в юго-западной Азии. В юго-восточной Азии. Это катастрофа. Сейчас не хотят об этом вспоминать. Сейчас исторически уже помнят: вот вьетнамская война плохая. А сколько миллионов людей погибло в Камбодже? Во Вьетнаме? В Лаосе в результате этой вещи? Это почему-то не возбуждает комплекса вины у американцев. Есть такая вещь. Это есть у людей тенденция -- чувствовать себя виновными. Это хорошая тенденция. Я вовсе не хочу против неё возражать. Но прежде чем почувствовать себя виновным, прежде чем выражать свои эмоции, всё-таки надо подумать. Подумать и проанализировать. И здесь я опять же возвращаюсь к господину Морену. Я с ним соглашаюсь, что думать -- прежде всего -- это очень важно. Он говорит мне, что есть разные определения, есть разные дефиниции. Но беда в том, что меня не интересуют сейчас дефиниции. И я люблю наивных людей, у которых есть энтузиазм, у них есть идеализм. Но я знаю, что им предстоит разочароваться. И я не знаю, что с ними произойдёт тогда.
О западных интеллектуалах
Я скажу откровенно -- я разочарован в интеллектуалах. Я знаю, как физиолог и как психолог, что человек -- это, своего рода, концептуальное животное. Это такое существо, которое применяет свой ум, чтобы оправдать свои желания. Хорошо, это можно сказать о человеке вообще, если очень обобщать. Но интеллектуал -- это как бы человек, который должен уметь анализировать себя и уметь от себя отстраняться. К сожалению, то, что мы видим на Западе, это то, что простой человек, не имеющий специального образования и степеней докторов истории и филологии, понимает вещи проще и быстрее. Поехав один раз в Советский Союз на неделю, он приезжает, и он всё понял. Интеллектуал там будет ездить целую жизнь и каждый раз находить оправдания для того, чтобы всё-таки поддерживать свою идею. Почему-то -- особенно я это в Америке заметил среди интеллектуалов, и, может быть, это и верно здесь, -- у них такая теория, что образование должно заменять ум. Понимаете? Когда вам дали образование, то думать уже не надо. Надо использовать образование как инструмент. И поэтому идеи, которые они рождают, они настолько далеки от истины. Скажем, в вопросе советско-американских отношений: все эти советологи, вся эта... это такая абракадабра! Это меня так поражает!
Последний пункт, что меня разочаровывает в интеллектуалах, это то, что у них не больше чувства ответственности за те идеи, которые они порождают, чем у любого другого человека. А ведь породить идею -- дать идею людям -- это значит взять на себя ответственность за её исполнение. Какие-нибудь Красные кхмеры уже виноваты -- они убили полстраны. Те, кто их научил -- умные профессора в ваших университетах -- они как бы не ответственны за это. Они всё ещё респектабельны и хорошо оплачиваемы. И совесть их не гложет. Вот это меня возмущает.
Транскрипт Алисы Ордабай.
Интервью Владимира Буковского
журналу L'Express, 12 июня 1981 г.
L'Express: После четырех лет проживания на Западе вы сурово судите о нашем обществе; не могли бы вы поместить ваши впечатления о нём в некий контекст?
Владимир Буковский: Когда я в первый раз приехал в Париж, я спросил у своих французских друзей, как они проголосовали. Один из них сказал мне: "Хоть мне и противно, но я голосовал за Жискара". Другой сказал: "Мой голос был самоубийственным", имея в виду, что он голосовал за социалистов. Это форма самовыражения, которая кажется довольно странной человеку, который приехал из Советского Союза, находясь в котором он только и мечтал о свободе слова и даже сел за это в тюрьму.
L'Express: В своей книге вы -- если кратко изложить ваш тезис -- говорите, что мир движется к бюрократизации...
Владимир Буковский: Я бы сказал, к социализму... Сначала люди жертвуют лишь небольшой частью своей свободы в обмен на то, что у них появилось чуть больше безопасности. Затем ещё немного, потому что тех мер безопасности оказалось им мало. Затем они переходят к настоящему социализму. Но это только фикция и не гарантирует стабильности. И это показывает, что рано или поздно мы придем к коммунизму. Это происходит, когда наступает всеобщее банкротство, когда всё начинает разрушаться.
L'Express: Этот процесс необратим?
Владимир Буковский: Да. В Великобритании, где я живу, они дошли до точки, когда никому больше не нужна эта система, но в то же время стало невозможным -- и я действительно имею это в виду, когда говорю "невозможным" -- выйти из неё. Во время последних выборов более половины населения проголосовало за консерваторов, против лейбористской партии. Это ничего не изменило. Мы можем свободно раздать людям всё, что угодно, но взять обратно уже не сможем. Британцы, вероятно, действительно находятся в авангарде нашего времени, потому что они больше, чем все остальные не любят работать; они предпочитают разговаривать. Но в каждой стране мы находим семена этой эволюции.
L'Express: Как вы это объясняете?
Владимир Буковский: На самом деле люди ищут справедливости, но вместо того, чтобы искать её сами, они полагаются на государственные органы.
L'Express: Но разве в Восточной Европе мы не стали свидетелями самого большого восстания против этой бюрократизации?
Владимир Буковский: Потому что там мы дошли до дна пропасти. Менталитет населения в СССР больше подходит капиталистическому обществу, чем коммунистическому.
L'Express: Зиновьев пишет, что советский человек прекрасно приспособлен к режиму; он даже добавляет, что в определенной степени этому режиму удалось создать новый тип человека, то есть советского человека.
Владимир Буковский: Не будем забывать, что система тоже должна была адаптироваться под человека. Это взаимная адаптация. Существует официальная советская экономика, а рядом с ней теневая экономика, составляющая значительную часть национального продукта.
L'Express: На ваш взгляд, это результат абсурдной бюрократии?
Владимир Буковский: Конечно. В последнее время продовольственная ситуация в СССР значительно ухудшилась. Но знаете почему? При Сталине и после Сталина всех заставляли работать в колхозах за мизерную плату. Однако у каждого был свой участок земли. Общая площадь этих участков составляла всего 3% земли...
L'Express: … Но это составляло не менее 30% от общего объема производства…
Владимир Буковский: Да. В конце 1960-х -- начале 1970-х годов правительство решило повысить заработную плату колхозникам, чтобы улучшить ситуацию с сельским хозяйством в стране. Поэтому колхозники, которые получали более высокую зарплату, осваивали свои участки земли и затрачивали на это уже меньше энергии.
L'Express: Вернемся к объяснению Зиновьева, для которого большие сталинские чистки были своего рода тиранией, исходящей от самого общества, своего рода народным движением.
Владимир Буковский: В этом есть доля правды. Один из моих друзей заметил, что коммунистические режимы одинаковы в каждой стране, потому что эта система создает самые благоприятные условия для продвижения отребья. Тем не менее, такого типа люди есть везде.
L'Express: А как насчет новой ситуации во Франции?
Владимир Буковский: Я рад, что ситуация изменилась. Теперь, по крайней мере, всё ясно, мы знаем, где находимся. Я лично считаю, что гораздо лучше иметь немного опыта, чем выслушивать чьи-то длинные объяснения. Четыре года я безуспешно пытался объяснить французам, что такое коммунизм.
L'Express: На инаугурацию Миттерана было приглашено множество иностранных писателей, но ни одного восточноевропейского диссидента. Что вы думаете об этом?
Владимир Буковский: Отсутствие диссидентов не означает, что среди нас нет социалистов. Если их исключение было преднамеренным, это плохое предзнаменование.
L'Express: Удивляет, что в своей книге вы уделяете внимание своей борьбе с западными издателями.
Владимир Буковский: Когда я пишу о 7500 экземплярах моего первого тиража в Великобритании, то я обращаюсь к людям в СССР. Их это очень сильно удивит. Там эта книга, как самиздат, разошлась бы тиражом в 20 000 экземпляров. Машинописных экземпяров, конечно, не печатных.
L'Express: Также удивительно читать, как вы пишете, что в обществе, где нет свободы, люди лучше информированы.
Владимир Буковский: Это факт, который очень легко объяснить. Не забывайте, что доступ к информации нам запрещён; поэтому у нас развивается большая тяга к знаниям. Люди в СССР хотят знать, что происходит на Западе. Вот почему они много читают. В конце концов, любой советский человек знает о Западе больше, чем жители Запада знают об СССР. Мои британские друзья показали мне список книг, которые они должны были прочесть к экзаменам. Они были удивлены, узнав, что я их все читал. В СССР вы не найдёте никого, кто бы не знал Диккенса или Хемингуэя. Это было бы немыслимо.
L'Express: Можно ли сказать, что свобода ведет к потере культуры?
Владимир Буковский: Свобода ведет к безразличию.
L'Express: Как, по вашему мнению, Брежнев и советское руководство видят Запад?
Владимир Буковский: По словам моего друга генерала Григоренко, их мир сводится к карте, к глобусу, и они не без оснований считают Запад очень слабым партнером, который не может или не хочет им противостоять. Так что почему они должны лишать себя того, что им приносят на блюдечке? Если почти половина населения интересующей их страны призывает своё правительство разоружиться и молчать, почему бы им не прибрать её к рукам?
L'Express: Совершенно верно. Когда вы приехали в Европу, движение за права человека было в самом разгаре; сейчас набирает силу движение пацифистов-нейтралистов.
Владимир Буковский: Да, это предельно ясно. Это наша вина; в определенной степени мы должны были включить вопросы борьбы за мир в повестку дня, когда занимались правами человека. Потому что в СССР существуют сотни людей, которые отказались от военной службы по убеждениям. Сейчас мы находимся в абсурдной ситуации, когда борцы за мир отказываются говорить о том, что советских солдат, не желающих ехать в Афганистан, казнят. Но я уверен, что г-н Арон помнит, как в 1950-х зарождалось движение за мир. Он знает, во сколько миллиардов это обошлось советскому бюджету. Всё, что нужно Советскому Союзу, -- это потратить миллиарды, чтобы подобные движения разрастались и таким образом создать впечатление, будто Запад перевооружается.
L'Express: Тем не менее, есть пример, который не соответствует вашей теории общей адаптации к социализму, а затем к коммунизму. И это Польша.
Владимир Буковский: Поляки адаптировались к этому в прошлом. Сейчас они лечат свои старые раны. Мне кажется, что им придется столкнуться с двумя очень серьезными кризисами. Первый -- в июле-августе, когда произойдёт съезд партии. Поскольку партия состоит на 60% из членов "Солидарности", она обязательно выберет членов "Солидарности", а Советы не могут этого допустить. Второй кризис случится во время парламентских выборов в Сейм, потому что на этот раз те, кого изберут, не понравятся Советам. Это будет последний шаг, который превратит Польшу в нормальное государство.
L'Express: Как отреагирует Кремль?
Владимир Буковский: Не знаю. Это будет зависеть от многих обстоятельств, но нельзя исключать и военное вмешательство.
L'Express: Будет ли риск больше, чем в Чехословакии?
Владимир Буковский: Безо всяких сомнений. Я бы хотел, чтобы препятствия были непреодолимыми, но нельзя быть до конца уверенным. Поэтому мы не можем исключить возможность того, что после вмешательства советских танков старая ситуация не восстановится, и останется всего несколько диссидентов, затерянных в мире, полном мошенников.
Перевод с французского Алисы Ордабай.
Рэмо Куро беседует с
Владимиром Буковским.
Газета L’Alsace-Le Pays, 11 октября 1981 г.
Владимир Буковский любит провоцировать. Он признаётся в этом, но не для того, чтобы затем извиниться, что нарушил комфорт и привычки Запада, а для того, чтобы сообщить свою мысль. Это сообщение является криком, который доносится с самого дна ГУЛАГов и психиатрических больниц СССР. Находясь проездом в Мюлузе, Буковский согласился побеседовать с нашей газетой. В этом интервью Владимир Буковский разъясняет основные тезисы своей последней книги.
Рэмо Куро: Пока мы здесь беседуем, в Бонне готовится крупнейшая мирная акция протеста, которая когда-либо происходила в Европе. Как вы относитесь к этому движению?
Владимир Буковский: Я удивлён и обеспокоен. Этот протест происходит как раз в то время, когда Советский Союз силён, как никогда. Я не понимаю, почему пацифисты раньше не протестовали против советских ракет. В Англии, где я живу, существует такое же движение. Что меня действительно беспокоит, так это то, как русские манипулируют пацифистами. Огромное количество организаций, выступающих за мир, финансируются из СССР.
Рэмо Куро: А что вы думаете о разрядке? Она же существует, мы не можем это отрицать?
Владимир Буковский: Разрядка была изобретена русскими, чтобы избежать экономической катастрофы в начале 1960-х годов. По сути, это приманка.
Рэмо Куро: Вы сторонник твёрдой позиции по отношению к Советскому Союзу, но политика Рейгана, похоже, спровоцировала ожесточение внутренней политики СССР. В последнее время количество выдаваемых разрешений на эмиграцию резко сократилось.
Владимир Буковский: Количество разрешений на эмиграцию уменьшилось с 1980 года, с приближением Олимпийских игр в Москве. Государство опасается, прежде всего, распространения негативной информации об СССР. Плюс к этому -- и этим в основном объясняются эмиграционные ограничения -- власти хотят притормозить утечку мозгов.
Рэмо Куро: Что бы произошло, если бы западные страны пробойкотировали Олимпийские игры?
Владимир Буковский: Весь Советский Союз бы хохотал.
Перевод с французского Алисы Ордабай.
"Коммунизм -- абсолютное зло"
Даниэль Бризон о книге
Владимира Буковского
"Письма русского путешественника".
Газета Dernières nouvelles d’Alsace.
11 октября 1981 г.
В 1976 году на рождество Брежнев и Пиночет обменялись подарками: Владимира Буковского, который провел 12 лет в лагерях и психиатрических больницах, "обменяли" на Луиса Корвалана, главу компартии Чили. С тех пор прошло некоторое время. Но Буковский не изменился: в своё время он стойко, ценой свободы, здоровья и безопасности отказывался изменять своим убеждениям, а теперь, став изгнанником, он готов свидетельствовать против того, что считает абсолютным злом: тоталитарного коммунизма.
Поселившись в Великобритании, в течение последних трех лет он учился в Кембриджском университете, а теперь готов совершить большой переезд в Стэнфордский университет в Калифорнии. Прежде чем разойтись со старой Европой, он провел несколько дней во Франции, чтобы представить свою книгу. В пятницу вечером он был в Мюлузе, вчера в Страсбурге, чтобы посетить форум в FIAC, где ему пришлось участвовать в сложной игре, состоящей из вопросов и ответов, что было не совсем легко, тем более, что ответы, которые он должен был дать, касались не только вопросов интеллекта и не только вопросов духа. Буковский, похожий на упрямого и разочарованного ребенка, на чьих глазах многие его мечты были конфискованы и разрушены, перенёс большие страдания.
Ну а какова ситуация левых с их мечтой о равенстве для всех, о создании более справедливого общества? Буковский бы просто рассмеялся, если бы не знал ничего о социалистических странах. "То, что французы сделали, когда они избрали левых, -- это самая большая глупость. Это правда, что они действовали по незнанию. Президент республики, конечно, действует из чистых побуждений, но он станет заложником, и даже в меньшей степени коммунистов, чем своего собственного левого крыла".
Буковский не верит в человеческое лицо социализма, при всём своём уважении к западному интеллектуальному миру. И он предлагает разбить этот светлый образ, чтобы люди не предавались этому обольщению, и особенно не обольщались худшей, по его мнению, стороной этого образа -- не обольщались длинными пацифистскими уличными демонстрациями и маршами, которые, по его мнению, являются маршами, двигающимися по направлению к самоубийству. "Конечно, люди боятся войны. Но будьте уверены -- всё это напрямую организовано Москвой. Коммунисты проникают в руководство этих протестов. А остальные, те, кто маршируют на улицах, наивны". Понятно, что то значение, которое придают этим демонстрациями советские СМИ, показывает, что Кремль ими доволен. Тем более, что, как совершенно справедливо отмечает Буковский, "если бы эти люди действительно боялись войны, они бы также задавались вопросами о Польше и Афганистане".
На самом деле, мы должны спросить себя -- если ещё на это есть время -- о политике проникновения СССР в западные организации и о политике советской дезинформации. Тысячи людей в 1960-х и 1970-х годах выходили на марши, чтобы выразить своё несогласие с военным вмешательством США во Вьетнаме. Но кто за последние несколько месяцев вышел на улицу, чтобы защитить Кабул, раздавленный ботинком его так называемого "старшего брата"? Что произойдет, если завтра Москва, которую Буковский обвинил в нападении на Папу в мае прошлого года, вторгнется в Польшу? "Именно здесь сторонники идеи нейтралитета совершают величайшую ошибку. Потому что самые честные из них на самом деле верят, что они борются за права человека. И им легко говорить, что Запад -- Соединённые Штаты -- не заботится о личных свободах, выбирая политику силы. Тем не менее, необходимо думать об обоих сторонах этой медали. Это то, что Картер, несмотря на все свои неудачи, пытался сделать. И это единственное, что заставило советское руководство ненавидеть его: он занял твёрдую позицию касательно вопроса о диссидентах".
Картер пошёл ещё дальше: он пригласил Буковского в Белый дом. "Но в то время, -- с горечью отмечает Буковский, -- диссиденты были в моде... В наше время -- когда уже вышли книги Солженицына -- мир осознал прочность сталинизма, несмотря на Хельсинки и большое количество произносимых на "исторических саммитах" речей о мирном сосуществовании. В наши дни, хоть и без особой надежды, те, кто сопротивляются тоталитарной системе в Советском Союзе, продолжают борьбу своими собственными силами. Но знаете ли вы, что представляет из себя настоящая тоталитарная страна, где террор постоянен, где вся власть сосредоточена в одном центре, где единственным работодателем является государство, обладающее всеми современными и научными средствами контроля над мнением людей?".
Буковский не верит, что его соотечественникам есть, на что надеяться. И не то чтобы они занимались самообманом. "Там мы очень хорошо и очень рано учимся читать между строк то, что пишут в газетах". Но потому что те, кто может восстать -- хотя бы против того, что их национальная культура или их религия уничтожаются, -- не могут этого сделать без хорошо организованного национального самосознания. И всё же, говорит Буковский, которому до сих пор удаётся узнавать обо всём, что происходит на планете, там дела тоже продвигаются. Например, количество забастовок растёт. Общественное мнение ставит войну в Афганистане под сомнение до такой степени, что для предотвращения возможных протестов тела молодых убитых солдат советской армии больше не репатриируются. Однако надежда, если она и существует, более чем призрачна. "Система, даже в большей степени, чем люди, находящиеся у власти, была задумана для того, чтобы сеять разрушение, и ничто не остановит ее…".
Перевод с французского Алисы Ордабай.
" Новые 'Персидские письма' ".
Автор: Клод Жано, "Фигаро".
27 августа 1981 г.
В своей первой книге Владимир Буковский рассказал нам о своей жизни диссидента в СССР. Его впечатления изгнанника, живущего на Западе -- тема его новой книги "Письма русского путешественника". В силу обстоятельств, диссиденты стран Восточной Европы обладают своего рода "манихейским" взглядом на вещи, где демократические страны Запада предстают как добро, противопоставляющее себя ненавистному коммунистическому режиму, воплощению зла. Однако соприкосновение с реальностью изменяет этот идеальный образ. Отсюда и чувство обманутости, царящее среди большой группы политических беженцев.
После длительного и болезненного опыта жизни при социализме, Буковский, напротив, не имел никаких предубеждений против капитализма. Сегодня, после нескольких лет, проведённых на Западе, он сомневается, что капитализм вообще существует и чувствует, что никогда с ним не сталкивался. Правда, этот бывший диссидент провел большую часть своей жизни на Западе в Великобритании, стране, о которой он пишет с нежностью и как будто её жалеет, но которая, при этом, не оправдывает своей репутации территории свободного предпринимательства. Вместо этого Буковский обнаружил в ней безудержный социализм, при котором бюрократия, праздность и коллективная безответственность стали, как и в СССР, её главными достоинствами.
Короче говоря, Запад приближается к советской модели, за исключением того, что рабочие зарабатывают в пять-шесть раз больше, чем их русские коллеги, и что ГУЛАГов здесь не существует. Буковский недооценивает эти существенные различия. Его прекрасная книга отмечена кипящим стремлением к свободе. Будучи лишённым свободы в течение столь длительного времени, он непрерывно празднует и смакует её. И обвиняет нас в том, что мы не ценим свою свободу так, как должны, и в том, что мы не настроены защищать её любой ценой.
Для Буковского жители Запада -- это испорченные дети, не осознающие своего счастья, забывшие, что перед лицом жестокой тоталитарной системы свободу необходимо защищать. Из-за своего слепого эгоизма и нездоровой тяги к интеллектуальному комфорту демократии проводят одностороннюю и опасную политику умиротворения по отношению к СССР.
Во многих отношениях параллель, которую Буковский проводит между советским человеком и западным человеком, более лестна для первого. Поскольку жители Восточной Европы живут в обществе, где царят различного рода фрустрации, нехватка товаров и принуждение, у них развито острое и ностальгическое чувство, жаждущее восстановления фундаментальных человеческих ценностей. Они больше читают, испытывают больше уважения к прошлому и к своему происхождению, чем жители Запада, которые во всех сферах своей деятельности склонны к пустым тратам и пустому времяпровождению.
Советские люди представляют из себя нечто большее, чем их отвратительное общество, а мы не заслуживаем своего общества, которое во много раз лучше. В этом и состоит главный тезис Буковского, в который следовало бы привнести немного больше нюансов; но факт остается фактом: свидетельства этого умного наблюдателя, пришедшего к нам с другой планеты, стимулирует, вырывает нас из рутины и основывается на здравом смысле. Будем надеяться, что назидания, содержащиеся в этих новых "Персидских письмах" будут услышаны.
Перевод с французского Алисы Ордабай.
"Свобода — это внутреннее ощущение, степень которого не поддаётся измерению".
Анни Эпельбуа беседует с
Владимиром Буковским.
Журнал La Quinzaine Littéraire.
1 сентября 1981 г.
Анни Эпельбуа: Скажу сразу -- мне кажется, что ваша вторая книга разочаровала публику, которая восхищалась вами, когда открыла для себя "И возвращается ветер...". Вы этого ожидали?
Владимир Буковский: Конечно. Эту книгу я написал в спешке в ответ на просьбы моего издателя. Я, на самом деле, был поражён успехом первой моей книги во Франции. Мне этот успех трудно было понять.
Анни Эпельбуа: В своей второй книге вы критикуете ту самую "свободу", которую вы, по идее, получили, когда прибыли на Запад. И вы утверждаете, что в Советском Союзе, несмотря на все трудности, вы чувствовали себя в такой же степени свободным, как и здесь. Разве это не парадоксальное утверждение?
Владимир Буковский: Нет. Мы либо свободны, либо нет. Это внутреннее чувство, которое невозможно измерить. Что я хотел подчеркнуть, так это то, что оно требует наличия давления или наличия вариантов выбора, но не зависит от внешних условий. И мы склонны променивать его, хотя бы частично, на спокойную жизнь. Что ведёт к добровольному рабству и к той жёсткой форме социализма, который мы видим в СССР, которая эксплуатирует это стремление к покою и одновременно ограничивает вас. Вот что объясняет суть этого общества лучше, чем любая идеология. И поскольку этот обмен свободы на комфорт в СССР достиг своего пика, человек осознаёт, что дальше идти некуда и хочет взять себя в руки. Таким образом, он делает конкретный выбор, который часто означает тюрьму, но который позволяет ему почувствовать, что он обрёл свободу.
Анни Эпельбуа: Следовательно, это очень сильный субъективный опыт?
Владимир Буковский: Конечно. И у многих советских людей был такой же опыт. Например, в школе у меня был друг, здравомыслящий, идеальный комсомолец, но однажды его захотели завербовать в дружинники для борьбы с протестующими. Он отказался и открыто изложил свои причины публично. Его речь продолжалась не более десяти минут, но этого хватило, чтобы разрушить его карьеру: ни дипломной работы, ни работы в Москве у него больше не было. Несмотря на то, что он не попал в тюрьму, его жизнь стала очень тяжёлой. Но он никогда об этом не сожалел, а позже он сказал мне, что эти десять минут были самым напряженным моментом в его жизни, когда он испытывал самые сильные чувства.
Анни Эпельбуа: Вы потеряли это чувство, живя на Западе?
Владимир Буковский: Оно теперь не такое острое, но, думаю, что оно всегда будет со мной; это часть моей натуры. Мной всегда движет соревновательная динамика, которая ставит меня в ситуацию противостояния мировому порядку, даже этому. Что касается Афганистана, например, я нахожусь в конфликте с правительствами, которые здесь просто пытаются избежать развития событий по худшему сценарию и любой ценой продолжать блюсти свои собственные интересы в своих отношениях с СССР.
Анни Эпельбуа: Как, по вашему мнению, люди Запада осознают свою свободу?
Владимир Буковский: Они не могут познать её через её границы. Из-за этого им часто приходится прибегать к крайностям, чтобы её ощутить, чтобы обострить это чувство: это частично объясняет причину существования терроризма или участие людей в борьбе с атомной энергией.
Анни Эпельбуа: Вы отправляетесь работать в США. Это та страна, которая пользуется особым авторитетом в сознании советских людей?
Владимир Буковский: Я еду туда только потому, что там лучше условия для научных исследований. В Англии действительно хорошие ученые, отличное образование, но не хватает денег на финансирование исследований, иначе я бы остался в Англии. Что касается советских людей, то это как у детей, которые спрашивают: кто сильнее -- слон или крокодил? Им кажется привлекательной сама идея сверхмощной нации, страны, где научный сектор представляется более развитым. Когда я приехал сюда, я был шокирован, узнав, что японские технологии более продвинутые, чем в Соединенных Штатах, но ни один советский человек никогда не поверит в это, тем более, что мы победили их в войне...
Анни Эпельбуа: А каков имидж Франции в глазах советских людей?
Владимир Буковский: Утратила моральный авторитет. Тем не менее, это была направляющая для нас культура в девятнадцатом веке и начале двадцатого, но они сейчас видят, что произошел некоторый моральный упадок. Мы с готовностью говорим, что английское общество мужественно, способно защитить себя и отстаивать свои позиции; но было бы трудно -- не обижайтесь -- сказать то же самое о Франции, если не считать де Голля. У нас складывается впечатление, что со стороны французского правительства идут бесполезные и гнусные спекуляции, цель которых -- добиться расположения Советского государства, и это нас очень расстраивает. Кино и мода, однако, по-прежнему имеют положительный имидж… К сожалению, я не говорю по-французски.
Перевод с французского Алисы Ордабай.
"Жискар был катастрофой,
но ваши коммунисты вас съедят".
Анни Дебонтон беседует с
Владимиром Буковским.
Газета Les Nouvelle Littéraires.
23 июля 1981 г.
Анни Дебонтон: Ваш отъезд из СССР и ваш западный опыт, кажется, побуждают вас видеть все системы правления в пессимистических тонах. Мы знали -- и даже ожидали -- что Запад не станет тем местом, где вы начнёте надеяться на блестящее будущее, но ваше свидетельство настолько запутывает идеологические карты, что мы по-прежнему немного озадачены.
Владимир Буковский: Во-первых, я не согласен с вами, когда вы говорите о пессимизме. Меня интересуют люди, человеческая психология, поскольку это моя профессия. Но нужно признать, что это довольно печальное зрелище. Люди часто путают знание с пессимизмом. Знание приносит печали. Даже Экклезиаст нам говорит, что многие знания рождают многие печали.
Анни Дебонтон: Я знаю, что вы скептически относитесь к новой политической ситуации во Франции. Есть ли какие-то надежды в политическом плане, которые вы видите -- здесь и там?
Владимир Буковский: Во всех ситуациях есть положительные и отрицательные стороны. С идеалистической и эгоистической точки зрения, я рад этой перемене, потому что предыдущее правительство было явно просоветским. На самом деле, это была настоящая катастрофа: было впечатление, что главная задача Франции Жискара состояла в том, чтобы подрывать единство Запада, продвигать советские инициативы и провоцировать яростные антиамериканские настроения. Вся эта глупость очень опасна. Сейчас ситуация улучшилась, по крайней мере, временно. Конечно, мало-помалу всё это утихнет, и мы вернемся к прежней ситуации, или к худшей, если уж на то пошло, но будет временное улучшение.
Анни Дебонтон: Является ли присутствие коммунистов среди министров признаком того, что центр власти сместился?
Владимир Буковский: Власть находится там, где мы и думаем, но коммунисты прекрасно знают, как манипулировать механизмами государственного аппарата, и их влияние будет расти. Это как животное, растущее внутри вас, под вашей кожей. По своей сути они аппаратчики. Это напоминает то, как Ленин стал лидером социал-демократической партии, или как Сталин стал лидером коммунистической партии. Я уверен, что с того самого момента, как их впустят в правительство, они начнут постепенно всё пожирать. Более того, внутри Социалистической партии должно быть и левое крыло -- такое же нехорошее, как и коммунистическая партия. И они будут развиваться, и они пролезут к управлению всем аппаратом... Запомните мои слова!
Анни Дебонтон: Запад возлагал на вас большие надежды, и вся эта ситуация, когда люди от вас ждут, что вы скажете им что-то обнадёживающее, кажется, лежит на вас грузом. Из-за ситуации, в которой вы находитесь, вы вынуждены изрекать пророчества, которые парализуют ваших слушателей.
Владимир Буковский: Всё это имеет мало отношения к моей профессии и к моим интересам. Но я хочу заниматься наукой, и я в этом преуспею! Как известно, ученые очень осторожны в отношении пророчеств. Кроме того, я никогда не изрекаю пророчества, я только выражаю свои сомнения. Конечно, это обременительно, но, учитывая тот факт, что это важно для тех, кто продолжает бороться, я вынужден продолжать это делать. Люди склонны засыпать, и наша задача -- попытаться их разбудить. Мы немного похожи на будильники.
Анни Дебонтон: Вы -- политолог против собственной воли!
Владимир Буковский: Если бы я мог быть только политологом и всё! Но я также должен писать книги, даже если я ненавижу это занятие, проводить конференции, даже если я ненавижу публичные выступления… Судьба подталкивает меня. Она заставила меня, например, изучить налоговое законодательство трех разных стран, потому что, не зная его, я бы не заработал ни гроша, а мне нужно помогать своей семье. Государство -- это всегда огромный вор...
Анни Дебонтон: Считаете ли вы, что вынуждены разъезжать по свету из-за этой несправедливости, жертвами которой на настоящее время являются тысячи людей?
Владимир Буковский: Каждый из нас несёт свой крест, как говорится, и пока будет нужно, я буду нести свой. Когда я больше стану не нужен, я остановлюсь. Понятно, что шансы невелики.
Перевод с французского Алисы Ордабай.

Настоящее лицо Владимира Буковского
Авторы: Аркадий Столыпин и Дмитрий Столыпин.
Журнал Ecrits de Paris, апрель 1972 г.
Рассматривая фигуру молодого писателя Буковского можно составить одновременно и скудное, и неоднозначное представление о диссидентском движении в Советском Союзе. Этот молодой активист был представлен западной прессе как информатор -- сомнительный термин -- а в его собственной стране -- как одинокая фигура. Но в ходе стремительно быстро прошедшего суда над Владимиром Буковским, наблюдатели, похоже, не стремились внимательно изучить и проанализировать определённые факты.
Режим вынес Владимиру Буковскому необычно суровый приговор: два года тюрьмы, пять лет лагерей строгого режима и пять лет ссылки. Другими словами, двенадцать лет заключения в различных формах. Синявскому и Даниэлю, о которых все писали в 1966 году, дали меньшие сроки. Ясно, что приговор Буковскому должен был служить примером.
Суд над Владимиром Буковским продолжался всего несколько часов. Режим хотел, чтобы всё было сделано очень быстро, и это желание было мотивировано двумя целями: не дать западным наблюдателям времени задать вопросы и, возможно, не дать им возможности протестовать; а также не сосредотачивать внимание вокруг этого дела в самом СССР. Всё это указывает на то, что Владимир Буковский имеет определенное значение в Советском Союзе.
Подсудимый, которому ещё не исполнилось тридцать лет, не признал себя виновным, как и почти все диссиденты его поколения. Эту "невиновность" следует понимать в широком смысле. Подсудимый считает, что Конституция СССР, которая парадоксальным образом допускает определённое количество свобод, не была соблюдена.
Косвенно это означает: Вы обманываете, вы обманываете умышленно, потому что, если бы вы соблюли свою Конституцию (в которой прописаны свобода высказывания своего мнения, свобода собраний, признание Всеобщей декларации прав человека), ваши обвинения рассыпались бы в мгновение ока. В любом случае, наши требования законны.
Признание себя невиновным также означает: Мы живем в мире со своей совестью.
В частности, молодой диссидент заявил: "Наше общество ещё больно. Оно больно страхом, пришедшим к нам со времён сталинщины. Но процесс духовного прозрения общества уже начался, остановить его невозможно. Общество уже понимает, что преступник не тот, кто выносит сор из избы, а тот, кто в избе сорит. И сколько бы мне ни пришлось пробыть в заключении, я никогда не откажусь от своих убеждений и буду высказывать их, пользуясь правом, предоставленным мне статьёй 125 советской Конституции, всем, кто захочет меня слушать. Буду бороться за законность и справедливость".
Это нечто большее, чем намёк на то, что страх уменьшается, и что оппозиция начинает приобретать организованную структуру.
Несмотря на особые меры предосторожности, предпринятые КГБ для того, чтобы судебный процесс над Владимиром Буковским проходил за закрытыми дверями и чтобы никакая информация, кроме той, что передавалась агентством ТАСС, из зала суда не просочилась, последнее слово осуждённого было распространено с исключительной эффективностью и скоростью среди западных корреспондентов. Тем не менее, было сделано всё, чтобы избежать повторения того, что имело место во время процесса Синявского-Даниэля (собрания у здания суда, вручения цветов семьям подсудимых, передача сообщений журналистам, находящимся на месте). На этот раз были приняты радикальные меры: тщательно подобранные люди в зале суда, отказ от допроса свидетелей обвиняемого, задержание западных журналистов перед слушанием дела и, как дополнительная форма устрашения, установка металлических заграждений в радиусе одного километра вокруг здания суда, блокирующих любое движение в его направлении.
И всё же заявление Буковского дошло до прессы через несколько часов после того, как было сделано. Записи процесса Синявского-Даниэля дошли до Запада гораздо медленнее.
Также напомним, что накануне приезда Леонида Брежнева в Париж (в ноябре 1971 года) в западные информационные агентства поступил короткий и точный текст о произвольных арестах, идущих в СССР с последующим помещением в "специальные" психиатрические больницы. Этот текст был подписан молодым исследователем Петром Якиром, сыном казнённого по приказу Сталина генерала советской армии.
Скорость, с которой факты становятся известны, кажется, является проявлением определённого сочувствия со стороны молчаливого большинства. Существуют способы передавать информацию от человека к человеку. Главное явление в этой сфере -- "самиздат". Это сложное русское слово, означающее "издавать самого себя", и оно описывает целый механизм: подпольное воспроизведение рукописей импровизированными средствами, распространение их внутри страны и отправка за границу. Главная публикация "самиздата" -- это "Хроника текущих событий", которая регулярно поступает на Запад и содержит информацию о политической и социальной ситуации в стране, которую "Правда" отрицает.
Именно благодаря "самиздату" мы знакомы с рассказами Владимира Буковского, написанными в 1962 и 1966 годах. Эти тексты, напечатанные в 1967 году русскоязычным журналом "Грани", очень показательны, и один из них -- "Один бестолковый вопрос доктору".
В этом хорошо известном в СССР тексте Буковский представляет диалог между пациентом и врачом. Пациент обращается к доктору со следующими словами: "Уж больно иногда вздохнуть хочется, так, знаете, чтобы всей грудью. Особенно к весне. ... Hет, вы только не думайте, что я жалуюсь. Я и работать могу, и вообще-то дышать могу, то есть кислород вдыхаю, ничего. Только вот не могу так, знаете, вздохнуть, чтобы полной грудью, чтобы легко, а всё как-то не до конца, будто что мешает или воздуха нет. Как бы мне это объяснить-то вам попонятнее?".
Несомненно, нужно признать, что у Буковского-сатирика есть талант. Что же касается советской власти, то она не признаёт его как писателя.
Мы также обязаны "самиздату" распространением письма, которое молодой русский интеллигент адресовал греческому музыканту Микису Теодоракису. Вот этот текст, столь же интересный, сколь и малоизвестный, полностью:
Уважаемый г-н Теодоракис!
Я не знаком с Вами лично и могу судить о Вас только по материалам советской прессы. Вы больше чем кто-либо понимаете, что такое "полицейское государство", что такое преследование инакомыслящих и что такое борьба с беззаконием в этих условиях. Как человеку творческому Вам не может быть безразлична судьба людей, лишенных свободы за их творчество; как бывшему политзаключенному -- Вам не могут быть безразличны условия, в которых содержатся политзаключенные в других странах мира; как борцу за демократию -- Вам не может быть безразлична судьба людей, открыто выступивших в защиту гражданских прав. В наше время эти проблемы перестали быть проблемами одного народа. Они стали общечеловеческими. Факты преследования инакомыслящих в нашей стране, факты помещения некоторых из них в психиатрические тюрьмы-больницы, факты преследования писателей за их творчество, а верующих за их веру -- эти факты в глазах общественности должны получить авторитетное и объективное подтверждение. В противном случае их могут объявить "фальшивкой" или "клеветой".
Вы -- человек, в объективности и честности которого ни советское правительство, ни мировое общественное мнение не имеют оснований сомневаться. Более того, в нашей стране Вы снискали необычную популярность и уважение. Нет причин отказать Вам в посещении советских лагерей, тюрем и психиатрических тюрем-больниц, -- если нет желания скрыть факты беззакония и произвола. Несколько лет назад руководители нашей страны публично заявили, что у нас нет политзаключенных. Теперь они не могут этого сказать, так как миру известны имена многих людей, арестованных у нас в последние годы по политическим мотивам. Известны и адреса лагерей, тюрем и тюрем-больниц, в которых они содержатся.
Вы могли бы посетить писателей Синявского, Гинзбурга и других в их лагере, увидеть писателя Даниэля в камере Владимирской тюрьмы или, например, генерала Григоренко и поэтессу Наталью Горбаневскую в окружении дегенератов и маньяков. Вы могли бы увидеть писателей Амальрика, Марченко, церковного писателя Левитина-Краснова, поэтов Делоне и Габая, содержащихся вместе с уголовниками, увидеть условия их содержания, попробовать пищу, которую они получают изо дня в день; спросить поэта Галанскова, какую медицинскую помощь ему оказывают. Вы могли бы сравнить условия содержания политзаключенных в Греции и в СССР.
Все эти чрезвычайно важные сведения необходимо предать гласности и тем самым внести новый вклад в дело борьбы за гражданские права и демократию, а самое главное
-- помочь невинно страдающим людям. Советское правительство может отказать Вам в посещении мест лишения свободы, но вряд ли оно откажет в Вам в визе. В таком случае я готов представить Вам немало бывших политзаключенных, проведших в вышеупомянутых местах долгие годы и согласных дать правдивые показания.
Я обращаюсь к Вам как бывший политзаключенный к бывшему политзаключенному с призывом о помощи нашим товарищам -- политическим заключенным СССР.
Нам ничего не известно о существовании какого-либо ответа на это письмо от протеже г-на Жан-Жака Сервана-Шрейбера.
Владимир Буковский напоминает, что попал в тюрьму за отстаивание своих идей. Это абсолютно верно. Он был центральной фигурой среди групп, которые десять лет назад открыто выражали своё нонкомформистское мнение в издаваемых ими журналах, и результатом его деятельности стал его первый тюремный срок в 1963 году. Он был освобождён в 1965 году, через год снова арестован и приговорен к трём годам заключения. Режим обвиняет его в организации демонстраций в защиту заключённых писателей. Часть срока он отбыл в специальной психиатрической больнице. До вынесения ему последнего приговора в январе этого года он, как он сказал своим судьям, находился на свободе в течение одного года, двух месяцев и трех дней. Часть этого времени он посвятил тому, чтобы привлечь внимание Запада к практике произвольного лишения людей свободы в СССР. В преддверии конгресса психиатров в Мексике (который проходил в октябре 1971 года) Буковский в январе прошлого года отправил письмо, в котором он обратился к западным психиатрам и рассказывал им о проблеме произвольного интернирования людей в СССР. К этому письму прилагалось досье, содержащее имена и показания интернированных противников режима, ксерокопии заключений психиатров и приложенные к ним списки препаратов, назначенных им.
Уголовные обвинения, предъявленные ему в ходе его последнего судебного процесса включали связи, установленные в кругах военных.
Контакты между диссидентской интеллигенцией и армией не представляет из себя что-то новое.
"Хроника текущих событий" сообщила об аресте в 1969 году некоторого количества военно-морских офицеров Балтийского флота. Она также опубликовала их приговоры. Следователи, уточняет "Хроника", стремились установить, имели ли задержанные офицеры какие-либо связи с гражданами, подписывавшими письма протеста против нарушений прав человека в СССР. Тот же документ, полученный из СССР, указывал, что прокуратура предъявила офицерам обвинение в попытке создать "Союз борьбы за политические права". Геннадий Гаврилов, один из военных моряков, был представлен как лидер движения.
"Хроника" также сообщает, что целью "Союза" было признание демократических прав и свобод, гарантированных Всеобщей декларацией прав человека ООН.
Власти, как сообщает "Хроника", арестовали сотни людей в Ленинграде, Хабаровске, Риге, Баку, Перми и в Польше. В её сообщениях не уточняется, являются ли они военными или гражданскими, но одного списка городов достаточно, чтобы понять, что организация не состояла только из моряков. Хабаровск и Пермь окружены сушей. В целом указанные города находятся в разных регионах СССР, что свидетельствует о существовании нескольких отделений этой организации.
Точно таким же образом, после приговора, вынесенного Буковскому, была проведена целая серия рейдов и арестов в самых разных регионах, таких как Украина и Литва. Более того, мы знаем, что психиатрические больницы располагаются в разных точках на территории СССР: Казань, Сычевка (Смоленская область), Ленинград, Черняховск, Днепропетровск, Орёл. Этот список был обнародован шестью архиепископами и епископами "трансграничной" православной церкви, то есть православной церкви некоммунистического мира. Священники считают, что список, скорее всего, неполон.
В интервью 1970 года американскому тележурналисту Уильяму Коулу Буковский говорил о "климате", царящем в СССР. Он оценил в две тысячи количество человек, которых он знает лично, подписывающих протесты или другим образом заявляющих о своей позиции. Он добавил, что знает лишь небольшую часть таким образом протестующих и заявил, что уверен, что их число не перестаёт расти.
Мы наблюдаем попытку вернуться к сталинизму, но также и развитие оппозиции, думающей только о будущем.
Перевод с французского Алисы Ордабай.
Герой нашего времени. Владимир Буковский.
Автор: Габриэль Марсель.
Газета Le Figaro, 18 мая 1972 года.
Имя Владимира Буковского известно -- или должно быть известно -- всем французам, следящим за преступлениями, которые кремлевские власти постоянно совершают против всех людей (верующих и неверующих), обладающих похвальным мужеством выражать нонконформистские мнения. Я настаиваю на фразе "верующих и неверующих", так как дело Владимира Буковского в особенной степени значимо и достойно восхищения, из-за того, что его всегда представляют как неверующего. Я убеждён, что очень часто природа веры состоит в том, что вера сама себе не очевидна; но мало кто из христиан свидетельствовал так, как этот человек, который верит, что не верит.
В апрельском номере журнала Etudes была опубликована информация об этом экстраординарном человеке, герое нашего времени. Информация, которой мы до сих пор не располагали. Её сообщил нам один из его друзей, Левитин-Краснов, который тоже уже несколько месяцев находится в заключении.
Владимир Буковский родился 30 декабря 1942 года. Таким образом, ему на сегодняшний момент 29 лет. Воспитанный в первую очередь своей матерью, исключительно умной и культурной женщиной, он намеревался стать учёным и год проучился на биологическом факультете МГУ. Мы с полной достоверностью знаем, что его преподаватель видел в нем будущего учёного.
Левитин-Краснов рассказывает, что он "великолепен даже внешне. Высокий, прекрасно сложенный, шатен, лицо простодушного деревенского парня -- открытое, мужественное, русское лицо. Лёгкая, танцующая походка, чёткие движения, слова все свои, ничего заимствованного, чужого, выставленного напоказ. Храбрость. Однако, никакой аффектации. Ему никогда, вероятно, не приходилось преодолевать страха. Он ему просто неведом и, вероятно, непонятен".
С самого начала он проявлял несгибаемую, непоколебимую волю, но в повседневной жизни всегда проявлял примирительный тон и мягкость. Его щедрость и великодушие таковы, что он никогда не мог сберечь денег для самого себя -- тех, в сущности, крошечных сумм, которые имел в своём распоряжении.
К 1962 году он полностью осознал обман, насилие и даже трусость, продолжающие процветать среди интеллигенции даже после исчезновения Сталина. Он никогда не был ни теоретиком, ни мечтателем. Он, прежде всего, человек действия, но его страстная любовь к истине, которая могла быть воплощена в жизни ученого, подтолкнула его к занятию такой непримиримой позиции, что советские власти приняли его за само воплощение духа, который они стремятся уничтожить. Поэтому неудивительно, что он провел десять лет в тюрьмах и психиатрических лечебницах и что по окончании последнего судебного процесса, проведённого в условиях, далеких от законности, он был снова приговорён к семи годам заключения, за которым последует длительный испытательный срок: мы знаем, что это может означать в советской России. В сырой атмосфере этих тюрем он уже заболел суставным ревматизмом, что заставляет нас опасаться самого худшего.
Как мы знаем, он был одним из первых -- вероятно, самым первым -- кто публично осудил отвратительные преступления, которыми являются факты заключения нонконформистов любого толка в психиатрические лечебницы, представляющие из себя настоящие тюрьмы.
В полном боли письме, адресованном всем людям доброй воли, мать В. Буковского просит их вмешаться, пока есть время, и спасти её сына от страшной участи, сына, чей характер сформировался и при её участии.
Но увы! Существует ли организация, способная припугнуть истязателей в Кремле? Несколько дней назад я бы приведён в оцепенение, узнав, что во время Международного психиатрического конгресса в Мехико, в качестве ответа тем, кто хотел бы провести дебаты по поводу этого ужасного скандала, сам Генеральный секретарь (из Соединённых Штатов), в полном согласии с советскими делегатами, заявил, что ассамблея учёных не должна заниматься политическими вопросами. Постыдная низость такого отношения не требует дальнейшего подчёркивания. И когда мы останавливаемся на том факте, что советская Россия также подписала международную конвенцию о правах человека, мы с тяжелым сердцем понимаем, что снова слова ничего не значат, когда царит шантаж, чинимый над терроризируемым человечеством, который могут привести в исполнение силы, обладающие ядерным оружием.
Габриэль Марсель, член Института Франции.
Перевод с французского Алисы Ордабай.
(Institut de France — основное официальное научное учреждение Франции, объединяющее пять национальных академий).
Измениться должна не система --
измениться должны люди.
Газета Les Nouvelles Littéraires, 7 декабря 1978 г.
Автор: Richard Liscia.
Кембридж, воскресное утро. Здания Королевского колледжа (некоторые из них готические, некоторые -- современные) сияют в ледяных лучах солнца. К нам приближается студент в плотной шерстяной куртке. Это Владимир Буковский, человек, которого Брежнев обменял на Луиса Корвалана. Он ведёт нас в свою комнату в общежитии, тесную комнату, заполненную бумагами, исписанными математическими вычислениями, а также изданиями на итальянском и шведском языках книги "И возвращается ветер" -- его повествования о долгих годах протеста и тюрьмы.
В словах Буковского нет ничего, что представляло бы в другом свете то, что мы узнали из его книги. Он говорит очень простым языком и не перестаёт иллюстрировать свои идеи примерами из жизни. Таким образом, по-своему он противоположен тому, что подразумевается под словом "интеллектуал" -- в том смысле, в котором это слово понимают во Франции. Его переводчик прибыл слишком поздно, чтобы участвовать в интервью, и сожалеет, что Буковский не смог высказаться на русском, который, безусловно, позволил бы ему лучше, чем английский, выразить себя со всеми желаемыми нюансами.
Но книга советского диссидента свидетельствует о том, что ему чужды абстракции и концептуализации. Интервью, которое мы здесь публикуем, также свидетельствует, что эта большая простота не нарочита, как это иногда бывает у умных и сдержанных людей, а она естественна. Сколько бы Владимир Буковский ни искал под натиском наших вопросов, он не обнаруживает в себе особой добродетели; вместо этого он находит только объективные причины для проявления того, что мы называем его храбростью и его силой воли.
Он считает себя неизбежным продуктом послесталинского периода. Таким же образом, в те минуты, когда мы хвалим его литературный талант, он относит это исключительно за счёт русской традиции, в которой все интеллектуалы умеют хорошо писать.
"И возвращается ветер" не обладает масштабом произведений Солженицина, но это книга, затрагивающая опыт скорее выстраданный, чем желанный, -- осознанный выбор, борьбу, которую Буковский начал на заре своего сознания. Мы бы восхищались этим "бойцом", если бы не догадывались, что ему не нравится это слово, как и другие штампы, которые уже причинили так много вреда.
- Почему в качестве страны проживания вы выбрали Англию, а не США, как Солженицын, или даже Францию?
Буковский: Это прежде всего вопрос языка. Я продолжаю своё обучение, и английский -- единственный иностранный язык, которым я владею. А потом меня пригласил Королевский колледж в Кембридже. Мне здесь очень нравится. У них очень хорошая система образования. Но когда представится возможность, обязательно поеду в другие страны. Вполне вероятно, что после завершения трехлетнего курса в Кембридже я поеду в другую страну для проведения исследований.
- Вы скучаете по России?
Буковский: Нет, сейчас не сильно. Думаю, мне ещё рано испытывать ностальгию. На самом деле, я провёл свои последние семь лет в России в тюрьме и сохранил лишь некоторые воспоминания о стране. Никто не скучает по тюрьме.
- Может быть, вы испытываете чувство отвращения?
Буковский: Не по отношению к России, а к её системе, к её правительству, к ситуации там. Сама Россия -- очень красивая страна и там живут хорошие люди, но...
- Вы рано стали диссидентом; вы начали бунтовать, когда вам было всего шестнадцать или семнадцать лет. Что побудило вас начать действовать так рано?
Буковский: Это было очень важное время; Сталин только что умер, всё менялось, преступления Сталина стали раскрываться, его критиковали. Внезапно все мы узнали о преступлениях, совершённых от нашего имени. В любом случае, я так или иначе занял бы личную позицию, как каждый это сделал в то время. Моё поколение, родившиеся в сороковых годах, никогда не принимало эту систему.
- Как вы объясните тот факт, что это общее озарение, посетившее целое поколение, не привело к каким-либо изменениям?
Буковский: Это очень просто: применение грубой силы всё объясняет. Через некоторое время люди испугались, перестали возмущаться. У вас, французов, был такой же опыт во время оккупации. Поначалу сопротивление было делом лишь горстки людей. Я познакомился и подружился с людьми, которые сопротивлялись в Норвегии. Они с иронией спросили меня, что представляет собой советское инакомыслие в цифрах. Я ответил: очень небольшое меньшинство. То же самое было с норвежским сопротивлением во время оккупации. Взгляды русских, которых они придерживаются внутри себя, очевидны. Другое дело -- публичное выражение этих взглядов.
- Среди тех, кто наблюдает за Советским Союзом со стороны, преобладает ощущение, что послесталинский период был всё же лучше, чем сталинский период. Но вы критикуете Хрущёва в своей книге, вы говорите: "Он не искоренил сталинизм, он не восстановил экономику".
Буковский: Да, улучшение произошло, потому что масштабы и цели репрессий уменьшились. Мы положили конец террору. Но это не было заслугой Хрущёва, как я объясняю в своей книге. Это произошло потому, что руководство партии осознало, что само может стать жертвой террора. Они положили этому конец, когда обнаружили, что две трети партийного руководства были истреблены во время сталинских репрессий. Хрущёв прилагал усилия в очень ограниченных рамках. Его основная идея заключалась в том, чтобы искоренить пороки советского общества в границах, дозволенных государством коммунистического типа. Потому что он был непоколебимым коммунистом. И это ни к чему не привело.
- Но всё же он положил конец убийствам...
Буковский: Да. Но этого было недостаточно для того, чтобы мы бездействовали. Причины того, что произошло в СССР, никуда не исчезли. Ничто не мешало той же системе вернуться к своим прошлым нарушениям. Институции не изменились, в КГБ работали те же люди, в судах были те же судьи. Если бы переворот немецких генералов против Гитлера в 1944 году увенчался успехом, количество концентрационных лагерей, возможно, бы и сократилось, но если бы нацисты остались у власти, никаких принципиальных изменений не произошло бы. При этом не нужно становиться пессимистами: иногда возможно оказать сопротивление и выжить. Но диссиденты моего поколения никогда не смогли бы добиться того, чего они добились, если бы Сталин остался у власти. Потому что в то время советская власть была совершенно безразлична к давлению зарубежного мнения. Наше руководство было уверено, что оно право, несмотря ни на что.
- Вы пишете: "Интересно, как никому не пришло в голову написать исследование на тему 'Душа человека при социализме'. Почему вы его не написали?
Буковский: Ну, до некоторой степени я попытался сделать это в своей книге. Это не было моей целью, я не мог вдаваться в подробности, но в первой части книги я попытался это сделать.
- Но вы ограничиваетесь осуждением советской системы, но не предлагаете ничего взамен. Вы хотите убрать её, но что бы вы установили вместо неё?
Буковский: Я не политик. Я биолог. Каждый раз, когда система пытается изменить меня, я пытаюсь изменить её. Но, в любом случае, я уверен в одном: Советскому Союзу нужны свободные выборы с плюрализмом партий и свободой выражения мнений. Это то, что мне кажется наиболее очевидным. Изначально моим призванием не было создавать новую систему, новую идеологию или замену коммунизму. На самом деле, я немного опасаюсь замен, всех замен, опасаюсь идеологий. Любая неукоснительно применяемая идеология рискует привести к плачевным результатам.
- Каким вы видите будущее Советского Союза? Или, если хотите, на что страна может надеяться?
Буковский: Уже существует это движение, работу которого направляем мы с друзьями и которое продолжает что-то менять...
- Но разве вы не очень маленькое меньшинство?
Буковский: Нет, это движение, которое стало важным, с различными ответвлениями, которые иногда становятся сильными, особенно в регионах, оккупированных СССР во время Второй мировой войны. На данный момент существуют десятки миллионов диссидентов.
- Ваше желание изменить правовую систему достойно похвалы, и я лично поддерживаю воздержание от насилия. Но многие люди скажут вам, что вы ничего не добьетесь без применения силы.
Буковский: Это как раз то, что меня пугает в людях, та идея, что одно зло может быть устранено посредством другого зла, и что насилие может побороть насилие, хотя закончится это новой формой диктатуры. К счастью, наши диссиденты поняли, что это не выход. Мы пережили гнёт, оккупацию гитлеровскими войсками, у нас было шестьдесят лет коммунизма, и у нас было достаточно времени, чтобы понять, что никакое насилие не принесет улучшений.
- Вы злы на президента Картера за то, что он сначала поддержал вас, а потом отступил?
Буковский: Его позиция нам очень помогла. И мы ожидали после этих слов каких-то более или менее конкретных действий -- ничего, конечно, агрессивного, но действий на дипломатическом и международном уровне. Однако я не виню Картера, я не думаю, что он отступил намеренно. Г-н Жискар д'Эстен, по сути, сделал всё, что мог, чтобы остановить кампанию Картера за права человека. Он сделал это открыто. Помните, как он подверг атаке позицию Картера?
- Жискар был не прав, по-вашему?
Буковский: Конечно, в одиночку Картер бы не справился.
- Это не совсем очевидно. Жискар считает, что публичные заявления Картера поставили под угрозу самих советских диссидентов. Официально французская позиция определяется интересами тех, кто протестует в СССР.
Буковский: Это неправда. Всё совершенно наоборот. Когда мир молчит, советские лидеры не и бровью не ведут -- они знают, что им никто не противостоит. Если же, с другой стороны, Запад открыто выражает свое несогласие, дело сдвигается с мёртвой точки.
- Какие у вас отношения с другими высланными из страны диссидентами?
Буковский: Отличные.
- С Солженицыным тоже?
Буковский: Да, мы постоянно переписываемся.
- Он занял очень жёсткую позицию по отношению к Западу; он говорит, что ценности здесь претерпевают упадок.
Буковский: Согласен, потому что сейчас преобладает точка зрения вашего президента и канцлера Шмидта, и эта позиция для нас катастрофична.
- Но Солженицын говорит о западных нравах. Ему не нравится эволюция нашей культуры. Например, музыки.
Буковский: Лично я не вижу особой опасности в развитии западной культуры.
- Вы любите рок-музыку?
Буковский: Не очень, для меня она слегка шумновата. Но я бы не стал мешать другим слушать её.
- И в то же время, пробовали ли вы когда-нибудь вписаться в систему?
Буковский: Нет. Не верю, что система могла бы меня присоединить к себе.
- Вы не думали, что это положило бы конец вашим проблемам?
Буковский: Только в начале. Они никогда бы не успокоились, пока полностью не поработили бы меня. В этом заключается опасность компромиссов. На Западе есть люди, которые выступают за компромиссы, но они рассуждают с точки зрения западной культуры, демократии. Западная психология демократична, советская психология преступна. Вас учат, что компромисс ведёт к эволюции и к изменениям. В нашей культуре, наоборот, диалог с тоталитарным государством исключает компромиссы. Вы даёте им мизинец, а они отхватывают всю руку, пока не проглотят вас целиком. Как я убедился на собственном опыте, малейший компромисс может привести тебя в лапы к КГБ.
- Как вы относитесь к позиции Александра Зиновьева? Он говорит примерно так: "Я не диссидент, я независим". Разве диссидентство не следует рассматривать как форму солидарности?
Буковский: Недоразумение идёт от слова "диссидент". Диссиденты по своей сути независимые люди, они не образуют партий.
- Он говорит, что принадлежит только себе.
Буковский: Нет, он принадлежит к нашему движению. Лучшее доказательство этого -- то, что он написал книгу, которая распространялась в форме самиздата; а когда его уволили из Коммунистической молодежи, все по-настоящему независимые в СССР люди высказали свой протест. Если говорить о членстве в широком смысле этого слова, Зиновьев видит себя человеком, который никогда не принимал участия в каких-либо коллективных действиях, он никогда не ставил свою подпись под документами вместе с другими подписантами; вот что, вероятно, он имеет в виду. Термин "диссидент" расплывчат; есть разные диссиденты.
- Но ведутся ли конкретные действия?
Буковский: Нет, есть люди, которые участвуют в каких-то формах протеста; нет других обязательств, кроме тех, что продиктованы совестью.
- Когда вы находились в СССР, разве вы заранее не планировали митинги или демонстрации?
Буковский: Да, митинги и демонстрации были; но людей на них просто приглашали.
- Вы теперь считаете себя писателем?
Буковский: Нет. Это не моё основное занятие. Это своего рода деятельность, которой нельзя избежать. Когда вам есть что сказать, вы должны это записать.
- Во Франции только что вышла ваша книга, и она, несомненно, будет иметь успех. Приведёт ли такого рода успех к тому, что вы станете писателем?
Буковский: Эта книга особенная. Её цель -- рассказать о моей жизни и жизни людей, которых я знаю, описать ситуацию, в которой оказалась моя страна. У меня нет другого предмета, я не писатель. Я напишу что-то, когда сочту это необходимым. Но конкретного проекта у меня нет.
- Я очень внимательно прочёл вашу книгу перед тем как встретиться с вами. Я задам вам неловкий вопрос. О вашем таланте. Если вы планируете стать биологом, почему у вас достаточно таланта, чтобы написать хорошую книгу?
Буковский: Не думаю, что кто-то может объяснить, откуда берется талант. Таланту нельзя обучиться. Но в целом интеллигенция у нас очень культурная, а качество стиля в России считается чем-то необходимым и распространённым. Этот феномен настолько связан с нашей традицией, что интеллектуал среднего уровня может написать хорошую книгу. В нашей стране интеллектуалы не похожи на интеллектуалов Запада; все они умеют писать, в то время как для вас писать -- это отдельная специальность.
- Нет ли другого объяснения качеству вашей книги? Простите за то, что оказываю давление таком образом на вашу скромность. Ведь говорят: "Если человек не страдал, он не в состоянии писать". Возможно, вы достаточно пережили, чтобы стать хорошим писателем?
Буковский: Сложно сказать. Я скажу так: тем, у кого есть опыт, есть о чём написать. Этот опыт не улучшит ваш стиль, но предоставит вам ценный материал. Но тюрьма или психиатрическая лечебница не принесут вам особых даров.
- Затрагивая другую тему, кажется, вас раздражает то обстоятельство, что люди, которых вы знали в СССР, просили вас подтверждать, что вы русский, и что их сомнения проистекали из того факта, что вы родились на Урале. Для вас важно быть русским?
Буковский: Не для меня, а для других.
- Это как бы проливает свет на гегемонию Москвы, о которой вы пишете в вашей книге.
Буковский: Да, одна из целей нашего движения -- защита прав меньшинств.
А в тюрьме то, что вы из Москвы, придавало вам определенный вес.
Буковский: Да, потому что коммунистическое государство очень централизовано. Все происходит в столице. У москвичей больше возможностей, больше еды, больше контактов с иностранцами, потому что сюда приезжают туристы; а в трехстах километрах от Москвы есть сёла, где нет мяса. Москвичи находятся в привилегированном положении.
- Это подводит нас к разговору об уровне жизни. Вы описали ситуацию в СССР. Приходилось ли вам сталкиваться с похожими ситуациями на Западе при определенных обстоятельствах?
Буковский: Нет, эти две ситуации нельзя сравнивать друг с другом. Здесь, в Англии, несколько недель назад бастовали пекари. И несколько дней британцы стояли в очередях. Это смутно напомнило мне о неизменной ситуации в моей стране.
- В Европе и США до сих пор существуют трущобы.
Буковский: Трущобы? Ваши трущобы можно сравнить с нашим лучшим жильем. В Москве или Ленинграде, например, не существует домов на одну семью. Они есть иногда только у крестьян. Я совершил поездку по Соединенным Штатам, организованную AFL-CIO, федерацией профсоюзов. Они очень хотели показать мне настоящую реальность, у них обострённое общественное сознание. Они хотели, чтобы я сравнил трущобы и дома для богатых. И я смеялся, потому что трущобы во многом напоминали наше хорошее жильё.
- Вы не боитесь предлагать в своей книге варианты решения экономических проблем. И вы никоим образом не выступаете против духа свободного предпринимательства.
Буковский: В некотором смысле, да. Когда экономика централизована, дальше ничего не идёт, система заблокирована. Я не сомневаюсь, что введение методов свободного предпринимательства немедленно вызовет безработицу в СССР; особенно учитывая то, что безработица уже существует замаскированным образом; и это вызовет инфляцию. Но вся система заработает, и производство автоматически увеличится. Нам не пришлось бы закупать пшеницу в Канаде; это принесёт результаты, как показали эксперименты подобного рода, которые проводились уже в шестидесятых. Но я, однако, не выражал своего восхищения персонажами, пытавшимися заработать деньги окольными путями, о которых я пишу в своей книге. Я говорю о том, что, хотя мы должны осуждать таких людей, мы не должны упускать из виду тот факт, что экономика нуждается в стимулах для того, чтобы функционировать.
- Вы даже пытаетесь объяснить поведение воров или, по крайней мере, тех, кто были вашими товарищами по несчастью.
Буковский: О, иногда это ужасные персонажи. Это социальный феномен, который я хотел объяснить, но он связан с общим климатом в стране. У нас в СССР две идеологии: идеология коммунистической бюрократии и воровская идеология. До некоторой степени они очень в чём-то схожи. Нет, я не восхищаюсь жуликами, но они люди, и ситуация такова, что их становится больше. Это явление я начал изучать как наблюдатель.
- Но ведь у нас на Западе такие же проблемы. Мы задаем себе те же вопросы, что и вы. Должны ли мы таких людей подавлять или, наоборот, помочь им стать другими?
Буковский: Было бы бесполезно пытаться изменить их, если они не сами не захотят меняться. Я признаю право общества защищать себя, изолировать людей, которые для него опасны. Но я против любых форм угнетения, применяемых против осуждённых. Когда они изолированы и разоружены, я не хочу, чтобы они страдали. Я за улучшение условий содержания в тюрьмах. Необходимо придумать что-то другое, другие методы решения проблем, связанных с преступностью.
- Вы против смертной казни?
Буковский: Да.
- На протяжении этого интервью я пытался привлечь ваше внимание к тому факту, что Запад -- не лучший из всех возможных миров. У нас тоже есть бюрократия, наши системы тоже иногда заклинивает, и существует ряд очень серьёзных несправедливостей. Но по общему признанию, между двумя системами есть очень важное различие: по крайней мере, у нас несогласных не сажают в тюрьму. Но, возможно, корень проблемы в том, что когда вы объединяете людей в то, что обычно называют сообществом, возникает форма порядка, которая естественным образом угнетает тех, кто пытается его изменить. Вы боролись со сталинизмом, но разве сталинизм, в конечном счете, не продукт коллективного поведения?
Буковский: Я с вами согласен. Тоталитаризм не свалился с Луны. Он находится внутри людей. Но когда этой человеческой склонности помогает какая-то глупая система вроде марксизма, то эта склонность очень быстро начинает развиваться. Вы, наверное, помните прекрасный фильм Милоша Формана "Пролетая над гнездом кукушки": он очень хорошо описывает то, о чём мы говорим. Общество, сообщество, естественно, склонно угнетать людей, подавлять их личность, индивидуальность; поэтому единственное решение -- не подлаживать систему, а улучшать самих людей. Это означает, что у нас очень мало надежды на стойкие долговременные изменения. Кроме как пытаться объяснять и описывать наши беды, у нас нет административных средств для улучшения ситуации. Мы можем только надеяться, что люди будут совершенствоваться и постепенно начнут осознавать свои ошибки. Но это усилие должно быть индивидуальным, а не идущим от общества.
Например, я был в Глазго, чтобы познакомиться с человеком, приговорённым к пожизненному заключению за убийство. Он уже отсидел десять лет в тюрьме. И он полностью изменился. Лепит из глины, читает всё, что попадет ему в руки. Я могу объяснить вам, как это произошло. Когда люди пытались изменить его извне, его естественной реакцией было сопротивление. Баланс сил, который был установлен между его тюремщиками и им самим, продолжал ухудшаться, пока он не попытался убить одного из своих надзирателей. И они добавили к его тюремному заключению 25 лет, что невероятно.
Его даже посадили в своего рода клетку. Такое явление возможно только потому, что общество может найти себе оправдание только через демонстрацию своей жестокости. Что абсурдно, потому что это ничего не решает. В конце концов они решили провести эксперимент. Потому что это, конечно, не единственный в своём роде случай. Они решили изменить обычный тюремный режим, прекратить наказания, раздать заключённым книги, позволить им смотреть телевизор, слушать радио, пластинки -- всё, что они попросят. Они позволяют заключенным встречаться друг с другом и готовить еду. Им было запрещено только выходить на улицу. Сначала человек, о котором я говорю, был убеждён -- и он сохранял это убеждение в течение года -- что это ловушка, новый способ перехитрить его, как это происходит со многими людьми в его положении.
Но он наконец понял, что они не хотят причинить ему вреда. Предоставленный самому себе, в компании своей груды книг, имея разрешение принимать посетителей, он начал размышлять, интеллектуально развиваться, и, поскольку никто не пытался превращать его в раба, он перестал сопротивляться. Я с ним познакомился, и он отличный, дружелюбный человек, занимается скульптурой. А все деньги, вырученные от продажи его работ, идут в детский фонд, потому что он считает, что стал жертвой плохого образования.
Он уже нормальный гражданин. Теперь они думают об условно-досрочном освобождении. Но в то же время общество не может этого признать. Общество скажет: этот человек преступник, а жизнь у него лучше, чем у честных людей. Эту реакцию очень сложно преодолеть. Для этого нужно, чтобы изменилась психология людей. В этом и состоит наша задача. Мы должны объяснять. Когда люди говорят: "Этот убийца не понёс наказания", они реагируют примитивно.
- Разве ваши рассуждения не христианские по своей сути?
Буковский: Нет. Я не христианин. Христианская идея заключается в том, что Бог должен наказать преступников. Мы не христиане в нашей стране; наше правительство не христианское. Конечно, история, которую я вам рассказал, имеет относительную важность. И я не уверен, что эксперимент будет продолжен, учитывая враждебность со стороны общества. Но у меня был очень интересный разговор и с охранниками, и с заключёнными. Все они были полны энтузиазма и боялись, что эксперимент прекратят. Они поняли, что наконец перестали ненавидеть друг друга. Перестали испытывать ненависть, которая не была спонтанной, а исходила от общества.
- Вы объясняете природу этого явления в своей книге. Вы говорите, что ваши охранники не питали к вам особой ненависти.
Буковский: Иногда, когда они поступали жестоко, они пытались оправдаться перед самими собой, искусственно внушить себе ненависть, потому что их работа -- быть агрессивными. Но в большинстве своём они не жестоки. Они могут быть резкими и жёсткими, но не жестокими.
- На самом деле, когда я читал вашу книгу, у меня было ощущение, что вам часто удавалось одерживать верх над своими охранниками, что вам даже удавалось заставлять их страдать. Я не сравниваю перенесённые вами страдания с неудобствами, на которые могли бы пожаловаться они из-за поведения своих заключённых. Вы прибегали к правилам системы, чтобы отравить их существование. Таким образом, мы обнаруживаем странные отношения между палачом и его жертвой.
Буковский: Мы старались избежать их. Наши средства обороны были определённым образом рассчитаны, и мы вели атаку на систему, а не на охрану. То, что противостояло нам, в редких случаях основывалось на чём-то личном. В любом законодательстве существуют положения о самообороне, и в каждом законодательстве предусматривается, что средства самообороны не должны быть более разрушительными, более жестокими, чем опасность, создаваемая изначальной агрессией. Когда на вас нападают, вы должны использовать для защиты соразмерное оружие. Мы ненавидели систему, а не людей, которые ей служили.
- Что вы думаете о западных коммунистах, которые хотят построить общество, подобное тому, которое вы хотите разрушить?
Буковский: Это ужасная ошибка. Боюсь, что они станут первыми жертвами своей победы. Кроме того, я не думаю, что мы должны сажать их в тюрьму. Необходимо только противостоять этой тенденции всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами информационного обмена. И лучший способ бороться с ними -- улучшить западное общество.
- Какого рода сравнение вы можете провести между западными коммунистами и коммунистами Советского Союза?
Буковский: В Советском Союзе коммунистов больше нет. Они больше не верят в коммунизм, они все пытаются сделать карьеру. После всей лжи и обмана Советы знают, что эта идеология никогда не даст желаемых результатов. Есть небольшое меньшинство советских людей, которые верят в это -- гораздо меньше, чем на Западе. Но большинство членов партии -- просто циничные люди. В Италии, во Франции, в Великобритании коммунисты очень часто искренни. Они верят в это. Я продолжаю спорить с двумя друзьями -- итальянскими коммунистами, которые очень искренни, но совершенно неправы.
- Как получается, что они игнорируют то, что говорят такие люди, как вы -- которые страдали, которые рассказывают о том, чему были свидетелями, и которые являются бесспорными реалистами?
Буковский: Это ещё одна черта человеческой натуры. Люди, придерживающиеся левых взглядов, никогда не читают книг, которые считаются "правыми" книгами, а люди, придерживающиеся правых взглядов, не читают то, что пишут "левые".
- Что вы теперь собираетесь делать?
Буковский: Учиться.
- Вы закончили свою борьбу?
Буковский: Это зависит не только от меня: всякий раз, когда у меня будет возможность что-то делать, я буду это делать.
- Для русских, находясь здесь?
Буковский: Да, конечно, я не буду настолько полезен. Но здесь существуют средства для распространения информации о делах тех, кто ещё находится в Советском Союзе. Я мог бы делать больше, но мне нужно продолжить учёбу.
- Была ли ваша личная борьба продуктивной?
Буковский: Надеюсь.
- Что изменилось?
Буковский: Изменения происходят очень медленно. Лучшее, что мы сделали, -- это создали поле, находясь внутри которого, мы ведём свой бой. Раньше у людей не было другого способа сражаться, кроме безрезультатного насилия. Наш метод, заключающийся в работе в рамках законности, распространился по всему СССР. Кроме того, мы заставляли правительство подчиняться закону гораздо чаще, чем это делалось раньше. Наконец, у нас есть то, что мы называем "второй культурой". Это культура самиздата, андерграундные выставки живописи, кинематограф, музыка. Это действительно новая развивающаяся культура.
- Вы не жалеете о лучших годах своей жизни, которые вы посвятили этому? Другими словами, если спросить грубо -- не жалеете ли вы о том, что пошли в тюрьму?
Буковский: Нет.
- Вы оппозиционер по призванию?