Суд над Владимиром Буковским.
1972 год.
Осуждая меня, власти преследуют здесь одну цель — скрыть собственные преступления, психиатрические расправы над инакомыслящими. Расправой надо мной они хотят запугать тех, кто пытается рассказать об их преступлениях всему миру. Сколько бы мне ни пришлось пробыть в заключении, я никогда не откажусь от своих убеждений, буду бороться за законность и справедливость. И сожалею я только о том, что за этот короткий срок — один год, два месяца и три дня, которые я пробыл на свободе, — я успел сделать для этого слишком мало.

5 января 1972 года в Москве в помещении Люблинского районного суда (Егорьевская ул., 14) состоялся суд над В. К. Буковским.
Судебное разбирательство проводила выездная сессия Мосгорсуда: судья В. Лубенцова, прокурор А. Бобругико, народные заседатели Кондаков и Шлыков, адвокат В. Я. Швейский, секретарь Осина.
В суд были вызваны следующие свидетели со стороны обвинения:
1. Дж. Пайперт. 2. А. Уоллер. (Как выяснилось позже, этим свидетелям не были посланы повестки, на предварительном следствии эти свидетели дали показания в пользу Буковского). 3. Шушпанов В. А. 4. Никитинский А. И. 5. Бычков. 6. Тарасов. 7. Буковская Н. И. (До суда Н. Буковская несколько раз обращалась в различные инстанции с просьбой не делать ее свидетелем, так как ничего по делу сына ей не известно, и она хочет присутствовать в зале суда в течение всего судебного разбирательства. Но именно ее присутствия и не хотели судебные власти).
ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО СЛЕДСТВИЯ ПО ДЕЛУ БУКОВСКОГО В. К., 1942 г. рождения, русского, прожив. Москва, ул. Фурманова, 3/5, кв. 59.
1.
систематическим распространением антисоветских материалов клеветнического содержания, передавал иностранным корреспондентам клеветническую ин формацию, порочащую государственный и общественный строй, утверждал, что в Советском Союзе здоровых людей помещают в психиатрические больницы тюремного типа, где к ним применяются различные пытки; а также хранил у себя на квартире различные антисоветские материалы клеветническо го содержания.
Доказательствами этого служат:
а) вырезки из зарубежных газет «Вашингтон пост», «Сан-Франциско экзаминер» и «Дейли ньюс», найденные на квартире Буковского, со статьями клеветнического содержания, порочащими государственный и общественный строй СССР и озаглавленными: «Русский, который борется против строя», «Выступает советский инакомыслящий», «Русский раскольник рассказывает об ужасах сумасшедших домов-тюрем для инакомыслящих»;
б) кинопленка, которая демонстрировалась американской компанией Си-Би-Эс в телепередаче от 28.7.1970 г., озаглавленной «Голоса русского подполья», и комментарии к этому фильму, помещенные в различных зарубежных газетах («тайно снятый фильм показывает, что можно бороться внутри России» и др.), а также радиопередачи на русском языке с комментариями по поводу этого фильма, переданные радиостанциями «Свобода», «Голос Америки» и «Би-Би-Си»;
в) записная книжка Буковского В. К., в которой записаны телефоны аккредитованных в Москве иностранных корреспондентов.
2.
На основании показаний Шушпанова В. А., бывшего сотрудника отдела внешних сношений Московской патриархии, Буковский В. К. обвиняется в том, что при неоднократных встречах с ним про водил антисоветскую агитацию и пропаганду, утверждал, что в СССР здоровых людей помещают в психиатрические больницы, где к ним применяют бесчеловечные меры воздействия, утверждал, что в Советском Союзе отсутствует свобода личности, слова, печати, а также вел с ним беседы с целью склонить Шушпанова использовать служебные ко мандировки последнего за границу для незаконного привоза из-за границы множительного аппарата для организации подпольной типографии и размножения антисоветских материалов Самиздата.
3.
На основании показаний Никитинского Арнольда Иосифовича, работника отдельного контрольно пропускного пункта Шереметьевского аэродрома, бывшего школьного товарища Буковского В. К., Буковский обвиняется в том, что он проводил с ним антисоветскую агитацию и пропаганду, заявляя, что в СССР нет свободы личности, что у нас здоровых людей помещают в психиатрические больницы за их инакомыслие, а также склоняя Никитинского использовать служебное положение последнего и по мочь ему осуществить нелегальный ввоз в СССР портативной типографии, минуя таможенный досмотр на Шереметьевском аэродроме. При этом Буковский имел цель организовать подпольную типографию для распространения антисоветских ма териалов Самиздата. На основании показаний Никитинского, Буковский обвиняется также в том, что незаконно хранил у себя на квартире 2 номера антисоветского журнала «Посев», с которым знакомил Никитинского (доказательства : собственноручные показания Никитинского и магнитофонная запись очной ставки с Буковским).
4.
На основании показаний военнослужащих Бычкова и Тарасова, Буковский обвиняется в том, что ... февраля (марта) 1971 г. в кафе на Курском вокзале проводил с ними антисоветскую агитацию и пропаганду, заявляя, что в СССР существует не тот строй, который нужен советскому народу, а также дал им свой телефон и адрес и телефон корреспондента A. П. Астрахана, предлагая Бычкову и Тарасову сообщать по этим телефонам информацию (доказательства: телефоны Буковского и Астрахана в записной книжке Бычкова, показания Бычкова и Тарасова).
5.
Буковский В. К. обвиняется в том, что 28 марта 1971 г. на квартире Чалидзе В. имел встречу с гр-ном Бельгии Себрехтсом Хуго, приехавшим в Советский Союз в качестве туриста по заданию антисоветского Фламандского комитета. Себрехтс Хуго имел задание встретиться с Буковским, для чего ему был дан Фламандским комитетом телефон Буковского, который он записал у себя в блокноте с применением условностей. На встрече у Чалидзе B. Буковский передал Себрехтсу Хуго 2 антисоветских документа клеветнического содержания: «Хроника текущих событий» N° 18 и «Открытое письмо XXIV съезду» П. Якира, которые были найдены у Себрехтса Хуго при обыске (доказательства: заключение криминалистической лексико-стилистической экспертизы, установившей, что документы, найденные у Себрехтса Хуго, и документы аналогичного содержания, изъятые у Буковского при обыске, на печатаны на одной и той же машинке).
ХОДАТАЙСТВА БУКОВСКОГО, ЗАЯВЛЕННЫЕ СУДУ В НАЧАЛЕ СУДЕБНОГО РАЗБИРАТЕЛЬСТВА
1.
Первый пункт обвинения не конкретизирован, т. е. нет указания на то, какие именно материалы антисоветского и клеветнического содержания рас пространялись и каким образом; какие из найденных при обыске на квартире Буковского материалы являются антисоветскими и клеветническими. В деле также нет никаких документов, подтверждающих факт систематического распространения клеветнических материалов. Никто из друзей или знакомых по этому вопросу не допрашивался. Нет никакого обоснования того, что какие-либо из материалов, переданных на Запад, можно считать клеветническими либо антисоветскими. В связи со всем выше изложенным, прошу суд конкретизировать 1 пункт обвинения, если он найдет для этого достаточно оснований в материалах предварительного следствия, в противном же случае отправить дело на доследование.
2.
Если первое ходатайство будет отклонено, прошу суд вызвать в качестве свидетелей следующих лиц, которые могут подтвердить истинность моих заявлений западным корреспондентам, содержащихся в моем интервью, данном мною корреспондентам Дженсену и Коулу, о фактах незаконного помещения и условиях содержания психически здоровых людей в психиатрических больницах. Эти лица: Писарев, Пархунов, Петров, Шульц, Григоренко 3. М., Яхимович, Нарица, Файнберг А.
3.
Заявляю, что комментарии к моим интервью, перечисленные в пункте 1 обвинительного заключения, автором которых являюсь не я, а разные западные корреспонденты, не могут быть мне инкриминированы, т. к. я не могу нести ответственности за то, какие именно выражения употребили эти корреспонденты в своих комментариях. Так, например, в обвинительном заключении употреблено слово «пытки», тогда как я никогда ни устно, ни письменно этого слова не употреблял. Ввиду вышеизложенного прошу суд исключить из обвинения указанные комментарии.
4.
Прошу суд исключить из обвинительного заключения эпизод, связанный с гр-ном Бельгии Себрехтсом Хуго, т. к. последнего в настоящее время нет в Советском Союзе, и он не может быть приглашен в суд для дачи показаний, а его показания на предварительном следствии весьма противоречивы. Так, в материалах дела имеется два протокола допроса Себрехтса X., содержащих противоречащие одно другому показания. В одном из них Себрехтс X. утверждает, что 2 документа, найденные у него при обыске, «Хроника текущих событий» и «Открытое письмо съезду» дал ему некто ему неизвестный. В другом же он утверждает, что эти документы дал ему я. Оба протокола написаны не самим Себрехтсом, а следователем, на писаны на русском языке, которого Себрехтс не знает. И на обоих этих документах есть его подпись. Очная ставка Себрехтса со мной не проводилась. Поэтому, на мой взгляд, у следствия нет достаточных оснований утверждать, что я виновен по этому пункту.
5.
Если мое 4 ходатайство не будет принято во внимание, прошу суд вызвать в качестве свидетелей Вольпина и Чалидзе, которые, как следует из второго, более позднего по дате, протокола допроса Себрехтса X., якобы присутствовали при передаче ему мною указанных выше двух документов.
6.
Так как на основании ст. 18 УПК РСФСР разбирательство во всех судах открытое, и мое дело не подпадает под признаки, дающие основания для закрытого судебного разбирательства, оговоренные в этой статье, я прошу суд немедленно допустить в зал всех моих друзей и знакомых, а также всех других граждан, которые пожелают присутствовать на судебном разбирательстве.
7.
В ходе следствия, когда следователем по моему делу гр. Коркачем В. было допущено грубое нарушение ст. 201 УПК РСФСР (Ознакомление обвиняемого со всеми ма териалами дела), и мне не был предоставлен адвокат, я обращался к председателю коллегии адвокатов Апраксину с просьбой выделить для выполнения ст. 201 адвоката Каминскую Д. И., на что получил от него отказ с резолюцией: «Адвокат Каминская Д. И. выделена быть не может, так как у нее нет допуска к секретному судопроизводству». С резолюцией я был ознакомлен, и на ней имелась моя подпись. Однако впоследствии этот документ был из дела изъят и заменен другим, с которым меня никто не знакомил и на котором нет моей подписи. Этот факт граничит со служебным подлогом, и я прошу суд вернуть документ и приобщить его к делу.
8.
В ходе следствия я направил около 20 жалоб в различные инстанции (перечисляет инстанции и даты отправления), на 15 из которых не получил ответа и которые не приобщены к делу. Прошу суд вернуть эти жалобы и приобщить их к делу.
Судья обращается к представителю обвинения и представителю защиты:
Считаете ли вы ходатайства основательными и требующими удовлетворения?
Прокурор: Считаю, что ходатайства Буковского необоснованны, либо не имеют прямого отношения к делу.
Адвокат: Поддерживаю ходатайства моего подзащитного и, кроме того, у меня есть два ходатайства, которые я прошу у суда разрешения огласить.
Судья: Огласите.
Адвокат: Ходатайство первое — прошу вызвать в качестве свидетеля для дачи показаний в вопросе характеристики личности моего подзащитного тов. Максимова В. Е., у которого Буковский работал последнее время литературным секретарем. Хода тайство второе — прошу вызвать в суд в качестве свидетеля тов. Подъяпольского Г. С., т. к. этот свидетель допрашивался на предварительном следствии по факту распространения Буковским различных материалов и может дать по этому вопросу важные для моего подзащитного показания.
Суд удаляется на совещание.
Посовещавшись, суд выносит решение: отклонить все заявленные ходатайства, кроме одного, 8-го ходатайства Буковского, которое частично удовлетворяет, постановив приобщить к делу 7 из перечисленных Буковским 15-ти жалоб.
Судья заявила:
Суд не может вызвать в качестве свидетелей Петрова, Пархунова, Писарева, Нарицу, Яхимовича, Шульца, Григоренко 3. М. и Файнберг А., т. к. это душевнобольные люди, и их показания не могут быть действительны.
Суд считает, что 1 пункт обвинения достаточно конкретизирован.
Суд отклоняет ходатайство Буковского о вызове свидетелей Чалидзе и Вольпина, т. к. они не имеют отношения к делу.
Суд не рассматривал ходатайство Буковского о гласности суда, т. к. судебное разбирательство открытое, в зале находятся люди, следовательно, ходатайство не обосновано.
Суд не считает нужным приобщать к делу ответ председателя коллегии адвокатов Апраксина, т. к. этот документ не имеет отношения к делу.
Суд частично удовлетворяет ходатайство Буковского о приобщении к делу его жалоб и постановляет вернуть и приобщить к делу 7 жалоб.
Суд отклоняет ходатайство о вызове в качестве свидетеля В. Максимова, т. к. Буковский мало у него работал, и считает ненужным вызывать свидетелем Г. С. Подъяпольского, т. к. он не имеет отношения к делу.
ДОПРОС ПОДСУДИМОГО БУКОВСКОГО В. К.
Судья: Суд приступает к допросу подсудимого. Буковский, встаньте. Вам предоставляется возможность высказаться по всем пунктам предъявленного обвинения.
Буковский: По первому пункту обвинения я уже заявлял здесь, что оно бездоказательно, голословно и не конкретизировано. Единственное, о чем конкретно говорится в этом пункте — это об интервью, данном мною корр. АП Холгеру Дженсену и корр. Си-Би-Эс Биллу Коулу, записанном первым и снятом на кинопленку вторым. В этом интервью я действительно сообщил этим корреспондентам некоторые факты из своей биографии, а также факты о других лицах, которые, будучи абсолютно психиче ски здоровыми, были помещены судебными властями в психиатрические больницы без каких-либо медицинских и юридических оснований. В этом интервью я говорил также о том, в каких условиях содержатся люди, помещенные в Ленинградскую спецпсихобольницу.
Сообщаю суду, что весной 1963 года я действительно был арестован органами КГБ. При аресте у меня были конфискованы 2 неполных фотокопии книги М. Джиласа «Новый класс». Следствие направило меня на психиатрическую экспертизу в Ин-т им. Сербского. Я был признан невменяемым, и суд заочно приговорил меня к принудительному лечению в Ленинградской спецпсихобольнице. Эта больница представляет собой здание тюремного типа, огороженное рядами колючей проволоки. Санитары — уголовники, отбывающие наказание за различные бытовые преступления. Больные на 1 отделении, где я находился первое время, содержатся в камерах под замком, по 2-3 человека. Им полагается одна часовая прогулка в день и одна передача в месяц весом в 5 кг. Со мной в камере находились: украинский националист, уже 17 лет пробывший в заключении, из них несколько лет во Владимирской тюрьме, где он от тяжелых условий содержания сошел с ума. В больничной камере он непрерывно кричал, и санитары при мне много раз избивали его только за то, что им надоели его крики.
Еще со мной в камере находился действительно душевнобольной, убивший своих детей, отрезавший себе уши и съевший их. Я утверждаю, что в Ленинградской специальной психиатрической больнице при мне врачи действительно систематически назначали курс уколов препаратами аминазина и сульфазина в целях наказания, по жалобам санитаров и обслуживающего персонала. Препараты эти вызывают повышение темпе ратуры до 40°, боль во всем теле, тяжелую душевную депрессию. Так, я знаю, что в то время при мне двое больных: Родичкин и Носов шутливо боролись, при этом оба упали, и Родичкин ушибся о батарею парового отопления. Это было уже не на 1, а на 10 отделении, более легком, где на день разрешалось выходить из камер. У Родичкина была рассечена бровь, пошла кровь, и они обратились к медсестре за йодом. За это их обоих перевели в отде ление с камерным содержанием, в разные камеры, назначили курс инъекций, а Носову сделали укрутку (описание укрутки). Вообще в этой больнице такие медицинские средства как сульфазин и аминазин, а также укрутка применялись в качестве наказания по жалобам сестер и санитаров настолько широко, что все знали заранее, что если ты каким- то образом нарушил режим или просто грубо поговорил с врачом или с кем-либо из обслуживающего персонала, то тебе в наказание обязательно будет назначено что-либо из перечисленных выше медицинских средств.
Я утверждаю, что в этой же больнице в одно время со мной находился Самсонов H. Н., крупный ученый, лауреат сталинской премии III степени, автор более 10 различных научных трудов по геофизике, абсолютно здоровый психически человек, который помещен туда был только за то, что написал и послал в ЦК КПСС письмо с требованием до конца разоблачить преступления Сталина и иже с ним, т. е. продолжить начатое на XX съезде КПСС. Самсонов H. Н. пробыл в Ленинградской спецпсихобольнице 7 лет только потому, что отказывался признать себя больным и отречься от своих взглядов. Надо сказать, что это являлось непременным условием выписки из этой больницы. Человек должен был заявить на комиссии, что его взгляды были следствием болезни и что теперь он от них излечился.
Я утверждаю, что в это же время в больнице на ходился румын, живший долгое время во Франции и приехавший в СССР, чтобы «увидеть своими глазами строительство коммунизма». Его звали Присакару Ник. Григ. (Забастовка на обувной фабрике — за что психобольница).
В этой больнице также действительно находился латыш Пинтан, эмигрировавший в Австралию, а затем вернувшийся на родину. Он был помещен в Ленинградскую спецпсихобольницу за то, что хотел вернуться в Австралию, в чем ему было отказано под предлогом того, что у него был паспорт буржуазной Латвии, и, следовательно, он, по законам СССР, является подданным ныне советской Латвии, — также человек абсолютно психически здоровый. Врачи неоднократно назначали ему курс инъекций за то, что он заявлял о незаконности его помещения в спецпсихобольницу.
Могу сообщить суду ряд фактов бесчеловечного обращения с заключенными Ленинградской спецпсихобольницы. Так, мне известен факт, что заключенный Беляев Анатолий (кстати, помещен в психобольницу за то, что рассказывал анекдоты про Хрущева) был зверски избит фельдшером Виктором Валериановичем (фамилии его я не знаю, т. к. фамилии врачей и другого медицинского и обслуживающего персонала заключенным не сообщают) и санитарами только за то, что читал лежа в постели у себя в камере после отбоя. На следующий день, после жалобы фельдшера на якобы возбужденное состояние больного, Беляеву был назначен курс инъекций сульфазина.
Могу привести еще примеры, доказывающие мою правоту. Так, например, в этой больнице было довольно много людей, помещенных туда за попытку войти в иностранные посольства. Им было предъявлено обвинение в попытке перейти границу, а т. к. в законе нет указаний на то, что войти в иностранное посольство значит перейти границу, эти люди были признаны невменяемыми и направлены в Ленинградскую спецпсихобольницу.
Судья: Подсудимый Буковский, не нужно так подробно говорить обо всех этих примерах, зачем эти подробности?
Буковский: Но меня обвиняют в клевете, я же хочу доказать, что все сказанное мною в интервью — это не клевета.
Судья: Вы слишком подробно говорите об этом. Ближе к делу. Говорите о себе.
Буковский: Ну что же, если говорить о себе, то тут тоже есть достаточно фактов для доказательства моей правоты. Так, после выписки из Ленинградской психиатрической больницы в феврале 1965 г. — в декабре того же года я был задержан на улице работниками органов КГБ и помещен в районную психиатрическую больницу No 13 без предъявления какого-либо обвинения, а также без каких бы то ни было медицинских показаний, т. к. диспансер, в котором я был на учете и который меня наблюдал с момента выписки из Ленинградской больницы, дал, в ответ на запрос, заключение, что я не обнаруживаю каких-либо отклонений от нормального психического состояния. К такому же выводу пришли и врачи больницы No 13 и выписали меня, но органы КГБ дали распоряжение перевести меня в другую психобольницу на станции Столбовая в надежде, что тамошние врачи окажутся более послушными и найдут у меня признаки невменяемости. Когда же этого не случилось, и врачи этой психобольницы ничего болезненного в моем состоянии не обнаружи ли, тот же КГБ перевел меня в Ин-т им. Сербского. На вопросы матери, задаваемые ею прокурору по надзору Фунтову, ей отвечали, что по «их мнению» меня рано выписали из Ленинградской спецпсихбольницы и что меня надо еще полечить. Это ли не доказательство того факта, кто является фактическим инициатором помещения в психиатрическую больницу и кто оказывает давление на врачей, про водящих экспертизу в случаях, аналогичных моему, когда судить по закону человека не за что. В результате, без всякого предъявления мне обвинения и вопреки мнению врачей, я пробыл в этот раз в различных психиатрических больницах в общей сложности 8,5 месяцев и был освобожден оттуда только благодаря публичным выступлениям по этому поводу общественности на Западе и нажиму общественного мнения.
Судья: По первому эпизоду обвинения у вас все?
Буковский: Нет, не все. В обвинении сказано: «Хранил у себя на квартире различные антисовет ские материалы клеветнического содержания, порочащие советский государственный и общественный строй». Я не знаю, о каких документах идет речь. В обвинении они не указаны. У меня при обыске изъято очень большое количество разных документов, в том числе вырезка из газеты «Правда». Она что, тоже антисоветский документ?
Судья: У кого есть вопросы к подсудимому по 1 эпизоду обвинения?
Прокурор: Вы сказали, что непременным условием выписки из спецпсихобольницы был отказ больного от своих взглядов. Вы сами также отказались при выписке от своих взглядов?
Буковский: Да, вынужден был отказаться, чтобы меня выписали.
Прокурор: Вы признаете, что давали интервью корреспонденту АП Холгеру Дженсену?
Буковский: Да, признаю.
Прокурор: Как это происходило?
Буковский: Мы поехали за город, отдыхать. Нас было довольно много, и иностранцев и русских, около 30 человек. Там зашла речь обо мне, о том, что я пережил за последние годы, и я рассказал все то, что содержится в этом интервью, а Холгер записывал. В это же время Билл Коул, корреспондент Си-Би-Эс, снимал меня на кинопленку.
Прокурор: Вы готовились заранее к этому интервью?
Буковский: Нет, не готовился, но я понимал, что подобные вопросы могут быть заданы, и всегда был готов на них ответить.
Прокурор: Вы знали, что это ваше сообщение будет опубликовано на Западе, а кинофильм будет демонстрироваться там на экранах телевизоров?
Буковский: Да, знал.
Прокурор: И не возражали против этого?
Буковский: Нет, не возражал, я даже просил их об этом.
Прокурор: С какой целью вы это делали?
Буковский: Я хотел, чтобы факты, сообщенные мною, были известны широкой общественности.
Прокурор: Для чего вам это нужно было, какую цель вы преследовали?
Буковский: Моя цель изложена в самом интервью. Там сказано (цитирует): «Нашей целью является борьба против страха, который сковал людей со времен Сталина и благодаря которому система продолжает существовать. Система диктатуры, давления, принуждения. В этой борьбе большое значение имеет личный пример, который мы даем людям».
Прокурор: Вы имеете медицинское образование?
Буковский: Нет, специального медицинского образования я не имею. Я изучал психиатрию в Ленинградской спецпсихобольнице, когда работал там в переплетной. Я прочел очень много книг по психиатрии.
Судья: У защиты есть вопросы?
Адвокат: Скажите, давая интервью западным корреспондентам, имели ли вы целью подрыв или ослабление советской власти или ее политического строя?
Буковский: Конечно, нет. Я думал о тех людях, моих друзьях и других, которых постигла такая же участь и которых, быть может, удастся спасти.
Прокурор: Скажите, с какой целью вы хранили у себя на квартире вырезки из газет «Вашингтон пост» и другие, и как они к вам попали?
Буковский: У меня были две вырезки: одну из них из газеты «Вашингтон пост» с моим портретом мне принес Никитинский, я хранил ее, так как это был текст моего интервью, там был мой портрет. Я прочел ее, чтобы проверить, нет ли там каких-либо неточностей, и она у меня лежала в моем секретёре. Никаких целей я при этом не имел.
Прокурор: С какой целью вы хранили у себя на квартире фотокопию уголовного дела (фамилия)?
Буковский: Меня интересовало это дело. Я с трудом достал неполную фотокопию и хотел ознакомиться с ней, но не успел.
Прокурор: С какой целью вы хранили у себя на квартире документ под названием «Открытое письмо XXIV съезду» и кто его автор?
Буковский: Фамилия автора стоит под этим документом — это П. Якир. Этот документ забыл у меня кто-то из знакомых.
Прокурор: Как попал к вам черновик документа под названием «Открытое письмо к съезду» и кто его автор?
Буковский: Автор этого письма неизвестен, и как оно попало ко мне, я не знаю.
Прокурор: Как попал к вам документ под назва нием «Обращение политических заключенных, признанных за свои взгляды невменяемыми» и кто его автор?
Буковский: Фамилии его авторов также стоят под этим документом — это В. Файнберг и В. Борисов. Он пришел ко мне по почте.
Прокурор: Знаете ли вы, что после вашего первого ареста в 1963 г. ваша мать была инициатором обследования вас психиатрами?
Буковский: Это было еще задолго до моего ареста. По запросу военкомата меня обследовали психиатры, и КГБ, зная об этом, направил меня на экспертизу.
Прокурор: У меня есть ходатайства к суду.
Заявляет ходатайство о том, чтобы суд осмотрел находящиеся в деле вырезки из зарубежных газет с комментариями по поводу заявлений Буковского, содержащихся в интервью, данном им Холгеру, и комментарии зарубежной прессы по поводу телеинтервью, данного Буковским корреспонденту Коулу.
Судья находит в деле указанные листы и заявляет, что суд осмотрел перечисленные документы.
Прокурор: Прошу продемонстрировать пленку фильма, который был показан по американскому телевидению 28 июля 1970 г. телекомпанией Си-Би- Эс.
Демонстрируется кинофильм. На экране все время дается изображение Буковского на фоне деревьев. Текст идет только на английском языке.
После окончания просмотра:
Прокурор: Подсудимый Буковский, вы признаете, что на этой пленке изображены вы, когда даете интервью?
Буковский: Да, признаю.
Судья: Переходите к показаниям по второму эпизоду обвинения.
Буковский: Со свидетелем Шушпановым В. А. я познакомился весной 1970 г. Мы виделись с ним всего раза четыре у меня на квартире. Однажды мы зашли с ним на квартиру к одним моим знакомым. Что касается бесед, которые мы с ним вели, то они касались вопросов религии (Шушпанов рекомендовал себя человеком верующим), и, возможно, каких-то социальных проблем. В обвинении сказано, что я говорил ему о том, что видел в психиатрических больницах. Допускаю. Возможно, я также говорил ему и о том, какие нарушения допускают при этом судебные власти и некоторые врачи. Что же касается антисоветской агитации и пропаганды, которую я с ним якобы проводил, могу сказать только то, что наши с ним беседы носили обоюдный характер. Сам Шушпанов признает, что в то время он разделял мои взгляды, и если я в таких беседах и говорил ему что-либо о своих убеждениях, в частности о том, что по-моему в Советском Союзе фактически нет свободы слова или печати, т. е. ущемляются права граждан, гарантированные Конституцией СССР, то опять-таки повторяю, что это не была ни антисоветская агитация, ни пропаганда, ибо беседы наши носили обоюдный характер. Я просто высказывал свои убеждения.
Шушпанов показал на следствии, что я якобы обещал ему помощь в деле переправки за границу его романа, «антисоветского», как он его сейчас называет, в том случае, если он таковой напишет. Я помню этот разговор. Шушпанов спросил у меня, как ему действовать, если он напишет роман и захочет его переправить за границу, на что я ему ответил, что если он станет размножать и распространять свой роман здесь, то рано или поздно, не зависимо от его желания, этот роман попадет за границу. Ни о какой моей помощи в этом деле речи не было, да и роман-то Шушпанов еще только собирался писать.
По поводу множительного аппарата, который яко бы я просил Шушпанова привезти из-за границы, могу сказать следующее. Припоминаю, что я действительно спрашивал его, не может ли он, бывая в заграничных командировках, привезти оттуда множительный аппарат, на что он мне ответил, что его уже давно не посылают за границу, и поэтому он этого сделать не может. Вот и все, что я могу сказать по поводу этого эпизода.
Прокурор: С какой целью вы просили Шушпанова приобрести и доставить вам множительный аппарат?
Буковский: Так вопрос не стоял, но возможность иметь такой аппарат меня интересовала.
Прокурор: Для чего вам нужен был такой аппарат?
Буковский: Мне мог бы понадобиться такой аппарат для размножения каких-либо материалов.
Прокурор: Каких именно?
Буковский: Я не имел тогда в виду конкретно какие-либо документы, но в принципе мне могло по надобиться размножить какой-нибудь документ, содержащий изложение моих личных убеждений. На это имеет право каждый гражданин СССР по конституции. Может, какое-либо литературное про изведение из тех, которые трудно достать, например, стихи Мандельштама или Ахматовой.
Прокурор: Для чего вам могло понадобиться размножать эти материалы?
Буковский: Для друзей, для тех, кто этим заинтересуется.
Прокурор: У меня больше нет вопросов.
Судья: У защиты есть вопросы по этому пункту?
Адвокат: Нет.
Судья: Подсудимый, переходите к следующему эпизоду.
Буковский: Третий эпизод обвинения основан на показаниях Никитинского, моего бывшего школьного товарища. После окончания школы мы с ним много лет не встречались. Впервые после многолетнего перерыва мы встретились с ним после того, как я вернулся из заключения, очевидно, весной 1970 г. Встреча была случайной, на улице возле моего дома. Он мне обрадовался, я пригласил его к себе, мы зашли, поговорили о том, как жили эти годы, у кого какая была судьба. Он рассказал мне, что после окончания училища служил в армии, под Москвой, потом во время конфликта на китайско-советской границе был переведен туда и включен в состав Таманской дивизии, которая в числе 5 дивизий была в это время туда направлена. Он сказал, что эти войска были переданы в ведение КГБ. Рассказывал мне различные сведения, которые ему пришлось узнать, будучи офицером пограничной службы, и, в доказательство что ли своих слов, подарил мне русско-китайский разговорник для служебного пользования, которым якобы был снабжен весь офицерский состав тех войск, которые находились в это время на китайской границе.
Никитинский сказал, что по болезни (язва желудка) он сейчас переведен в Москву и работает на Шереметьевском аэродроме, на ОКПП, где производится таможенный досмотр вещей, провозимых пассажирами Аэрофлота, следующими за границу или из-за границы. Впоследствии мы с ним несколько раз встречались, всегда только у меня на квартире. Я говорил Никитинскому, что ему не следует бывать у меня, что за мной слежка, у него могут быть неприятности, на что он отвечал мне, что в армии служить не хочет. Однажды он принес мне целый ворох различных иностранных журналов якобы отобранных у кого-то на таможне. Впоследствии моя мать сожгла эти журналы. В эти встречи мы с ним беседовали. Я рассказывал ему о том, что мне пришлось пережить. И то, что в обвинении названо «клеветни ческими измышлениями», были просто факты, пережитые мною лично и наблюдаемые мною в эти годы. О них я уже говорил здесь. И то, что в обвинении названо антисоветской агитацией и пропагандой, было просто изложением моих взглядов и убеждений, которые я и сейчас готов изложить суду, если суд этого потребует.
Во время этих встреч Никитинский много раз говорил мне, что он может пропустить через свой ОКПП кого-нибудь одного, минуя таможенный досмотр, и предлагал мне воспользоваться этой возможностью и переправить таким образом какие-нибудь материалы за границу или получить их оттуда. За интересовавшись такой возможностью, я сказал ему, что если мне удастся найти человека, который согласится привезти мне из-за границы множительный аппарат, то тогда мне, возможно, потребуется его помощь. После этого я разговаривал с несколькими людьми по этому поводу, но не нашел никого, кто согласился бы на это. Никитинский очень охотно взялся мне помочь и в каждую нашу встречу справлялся, когда же мне понадобится его помощь. Такая странная настойчивость насторожила меня. Я подумал, не пытается ли Никитинский спровоцировать меня по заданию КГБ (так как именно этим органам подведомственны те части, в которых служит Никитинский) на опрометчивый поступок, и 31 декабря 1970 г. у себя дома, в присутствии моей матери, заявил ему о том, что помощь его мне не потребуется, что план этот слишком рискован, да и нет людей, которые согласились бы привезти мне множитель ный аппарат. Никитинский был разочарован моим отказом, убеждал меня, что это дело абсолютно безопасное. Но я категорически отказался. После этого разговора Никитинский резко ко мне охладел и больше мы с ним ни разу не виделись.
В показаниях Никитинского на предварительном следствии есть много неясного. Так, Никитинский утверждает, что, бывая у меня в доме, он слышал от меня и от моих друзей высказывания, глубоко возмущавшие его как члена КПСС и честного коммуниста по убеждениям. Что однажды в моем доме он слышал возмутивший его до глубины души пасквиль, глумление над вождями и с трудом сдерживался, чтобы «не дать в морду» читавшему его якобы какому-то студенту МГУ. Спрашивается, зачем Никитинский сдерживался? Почему ни разу хотя бы не заявил о том, что наши высказывания его возмущают, что он не согласен с моими взглядами. Почему, вместо всего этого, он выбалтывал мне под секретом различные «служебные тайны», например, факт задержания на Шереметьевском аэродроме некоего Михеева, который якобы под видом гражданина Швейцарии пытался бежать за границу. Не потому ли он так долго сдерживал свою «партийную совесть», что не хотел спугнуть меня, надеясь довести до конца задуманную в КГБ провокацию?
Для чего, наконец, он, по его собственным показаниям, участвовал в разработке со мной и неким мифическим «Сашей» плана нелегального провоза через ОКПП, как он выражается, «подпольной типографии»? И даже провел, как он утверждает, какую-то репетицию этого заговора, показав какому-то молодому человеку, как это все можно осуществить.
Никитинский показывает, что 13 октября у меня на квартире в присутствии некоего «Саши», якобы работника Москонцерта, собиравшегося в заграничную командировку и якобы обещавшего привезти оттуда оборудование для типографии, он, Никитинский, обсуждал с нами этот план. Причем якобы при нем этот «Саша» нарисовал план расположения служебных входов и выходов аэропорта Шереметье во и ОКПП. Прошу суд обратить внимание на нелепость такого утверждения. Действительно, откуда Саша, якобы работник Москонцерта, может знать план служебных помещений аэропорта? Ведь логичнее было бы предположить, что этот план известен Никитинскому.
В действительности так оно и было. Никитинский в одну из наших встреч принес мне такой план, нарисованный им самим, и он долго валялся у меня дома, пока не затерялся. Еще прошу обратить внимание суда на следующую нелогичность в заявлениях Никитинского. Он утверждает: «13 октября я окончательно понял, что меня хотят использовать в антисоветском заговоре, и решил доложить об этом по команде и написал заявление в КГБ». При этом Никитинский заявляет, что на следующий день он провел какую-то репетицию. Не странно ли? Между тем его заявление в КГБ, приложенное к делу, датировано 8 февраля 1971 г. Что же заставило честного коммуниста почти 4 месяца молчать о готовящемся «антисоветском заговоре» и проводить репетицию этого заговора и что подтолкнуло его к запоздалому сообщению? Возникает предположение, что мой отказ от этого предприятия послужил поводом к тому, что неудавшегося провокатора решили использовать при случае в качестве свидетеля.
На показаниях этого же свидетеля обвинение основывает тот факт, что я якобы хранил у себя на квартире 2 номера журнала «Посев» и кого-то с ним ознакомил. Между тем, Никитинский на предварительном следствии этого не показывает. В его показаниях сказано, что я при нем принес эти два журнала к себе на квартиру и через 5 минут унес, причем сам Никитинский «не изъявлял желания с ними познакомиться».
Судья: У вас все по этому эпизоду?
Буковский: Да, все.
Судья: У кого есть вопросы к подсудимому? Вопросов нет.
Буковский: По эпизоду, связанному с показаниями военнослужащих Бычкова и Тарасова, могу сказать, что в марте 1971 г. я действительно был с одним моим знакомым в кафе у Курского вокзала. Официантка посадила нас за столик, за которым уже сидели двое в военной форме, как теперь известно, это были Бычков и Тарасов. Ранее с этими людьми я знаком не был, и после этого больше ни разу не виделся. Действительно, в кафе за столиком у нас завязался разговор. Начался он, как мне помнится, с событий в Польше, т. к. я понял из их разговора, что они были очевидцами этих событий или знали о них со слов своих товарищей. При обсуждении этих событий наши мнения разошлись. Я считаю, и сказал им об этом, что вооруженное подавление выступлений представителей народа, борющегося за свои экономические и политические права, — недопустимая мера, и что наша армия существует не для того, чтобы подавлять народное движение, а для защиты страны от внешних врагов. Они же считали, что, как военнослужащие, они обязаны выполнять любой приказ командования, в том числе и стрелять в народ, если таков будет приказ. Мне показалась странной такая готовность стрелять в любого, в кого прикажут, и я спросил их: «Представьте себе, что возникнет такая ситуация, что, например, завтра в нашей стране повысят цены и возникнет народное недовольство, представьте себе, например, что среди демонстрантов вы увидите меня, того, с кем вы сейчас мирно и даже дружески беседуете — и что же? Вы бы стали в меня стрелять?» — «Да», — сказали они. — «И убили бы?» — спросил я. — «Да, и убили бы, если бы нам приказали», — сказали они и спросили, что бы я стал делать на их месте. Я на это ответил, что если бы я оказался в такой ситуации, то на их месте я бы уж, во всяком случае, постарался бы стрелять выше голов, чтобы ни в кого не попасть. Они спросили меня, почему я считаю, что смогу оказаться среди недовольных. Я им ответил на это, что меня уже не раз преследовали за убеждения, рассказал, что обо мне знает западная общественность, что я знаком с некоторыми иностранными корреспондентами.
Они не поверили мне, и тогда я показал им свою записную книжку на той странице, где были записаны телефоны западных корреспондентов. Бычков записал один из них и сказал шутя, что проверит. Я предложил им записать свой телефон и фамилию. Бычков записал. После этого мы расстались и больше не виделись.
Судья: Какие есть вопросы к Буковскому?
Прокурор: Говорили ли вы этим людям, что у нас в стране здоровых людей помещают в психиатрические больницы?
Буковский: Возможно.
Прокурор: Возможно, или говорили?
Буковский: Возможно, говорил, не помню точно.
Прокурор: Говорили ли вы им о том, что у нас отсутствует свобода личности?
Буковский: Как я уже говорил здесь, это является моим убеждением и, возможно, что я излагал свои убеждения этим людям. Что же касается того, что я якобы утверждал, что в нашей стране существует не тот строй, который нужен, то это уже относится к области эмоциональных обобщений. Возможно, они так поняли. Но я никогда не возражал против советского строя, как политической формы управления, и не мог этого никому говорить.
Прокурор: Для чего же вы дали Бычкову свой телефон и адрес?
Буковский: А для чего люди вообще дают друг другу свои телефоны?
Судья делает замечание Буковскому: Отвечайте на вопрос.
Буковский: Они интересовались, кто я, и я назвался и дал свой телефон.
Прокурор: С какой целью вы дали Бычкову и Тарасову телефон иностранных корреспондентов?
Буковский: Я уже объяснил, что в разговоре они не поверили мне, что я знаком с иностранными корреспондентами, и я показал им эти телефоны. Вообще разговор велся в шутливой форме.
Судья: Есть еще вопросы к подсудимому? Вопросов нет.
Судья: Подсудимый, переходите к последнему эпизоду обвинения.
Буковский: По поводу этого последнего эпизода могу сказать следующее. 28 марта 1971 г. мне позвонил Чалидзе и просил меня зайти к нему домой. Я пришел. У него на квартире находился гражданин Бельгии Себрехтс Хуго, ранее мне незнакомый. Эта встреча с ним была единственной. Кроме него и Чалидзе, там был еще Вольпин. Между Себрехтсом и Чалидзе состоялась беседа по поводу деятельности «Комитета», а я же был нужен им как переводчик, т. к. Чалидзе не знает ни английского, ни французского языков, а Себрехтс не знал русского. После окончания беседы я ушел. Никаких документов Себрехтсу я не передавал и для доказательства этого просил вызвать в суд свидетелей Вольпина и Чалидзе, но суд отказался это сделать.
Судья: Вы все сказали?
Буковский: Да, все.
Судья: Вопросы?
Прокурор: Прошу суд огласить последние показания Себрехтса Хуго на предварительном следствии (лист дела такой-то, лист дела такой-то).
Судья: оглашает протокол, в котором говорится, что 28 марта 1971 г. на квартире у Чалидзе, он, Себрехтс, получил от Буковского в присутствии Чалидзе и Вольпина два машинописных документа: «Хронику текущих событий» No 18 и «Открытое письмо XXIV съезду» П. Якира, причем Буковский просил его в случае обнаружения у него этих документов сказать, что он получил их от неизвестного лица в одном из музеев Москвы.
Судья: У кого еще есть вопросы к подсудимому по этому эпизоду?
Прокурор: Прошу суд обозреть заключение, данное криминалистом-почерковедом о том, что документы, найденные у Себрехтса X., и аналогичные документы, изъятые у Буковского на квартире при обыске, напечатаны на одной и той же пишущей машинке.
Судья: Суд обозрел эти документы.
Перерыв
ДОПРОС СВИДЕТЕЛЕЙ
Вызывается свидетель Шушпанов В. А.
Судья: Свидетель Шушпанов. Вы предупреждаетесь, что по ст. 181 УК РСФСР вы несете ответственность за дачу ложных показаний. Дайте подписку.
Шушпанов расписывается.
Судья: Ваша фамилия, имя и отчество?
Шушпанов: Шушпанов Владимир Александрович.
Судья: Где вы работали во время знакомства с Буковским?
Шушпанов: Сотрудником отдела внешних сношений Московской патриархии.
Судья: Где вы работаете сейчас?
Шушпанов: Преподавателем лексикологии английского языка в ВУЗе.
Судья: Какие у вас отношения с подсудимым?
Шушпанов: Нормальные.
Судья: На предварительном следствии вы давали показания по делу Буковского В. К. Расскажите суду, что вам известно по этому делу.
Шушпанов: Я предпочел бы отвечать на вопросы.
Судья: Вы должны сами рассказать суду все, что вам известно, а затем уже вам зададут вопросы.
Шушпанов: Я познакомился с Владимиром Константиновичем следующим образом. Один мой знакомый просил меня достать какую-нибудь работу по переводу с английского языка для заработка. У меня была такая возможность, и этот знакомый просил меня позвонить по телефону Буковского. Я по звонил, мы с Буковским встретились, и я передал ему текст для перевода. Он сделал эту работу довольно хорошо.
Судья: Дальше. Продолжайте, Шушпанов.
Шушпанов: Это, собственно, все.
Судья: Сколько раз вы встречались с Буковским и где?
Шушпанов: Немного, несколько раз у него на квартире. Один раз были у его знакомых, фамилии и адреса их я не помню.
Судья: О чем вы беседовали с Буковским?
Шушпанов: Я не помню, о чем беседовали, это же было очень давно, почти 3 года прошло.
Прокурор: Ваше знакомство состоялось весной 1970 г., так что трех лет не прошло, кроме того, вы давали показания на предварительном следствии в августе 1971 г. Потрудитесь вспомнить, о чем говорил вам Буковский во время ваших встреч.
Шушпанов: Ну, он говорил мне, что его помещали в психиатрические больницы за что-то.
Прокурор: Он говорил вам, что к нему или к другим находившимся там применялись бесчеловечные методы воздействия?
Шушпанов: Он говорил, что им там делали уколы каких-то лекарств, я не помню каких.
Прокурор: А с какой целью делались эти уколы, вам Буковский не говорил?
Шушпанов: Ну, я думаю, лечили их.
Прокурор: Говорил ли вам Буковский, что ему не нравится этот строй?
Шушпанов: Он сказал как-то, что он сторонник «сбалансированного общества».
Прокурор: Что это значит, как он вам объяснил?
Шушпамов: Я так понял, что он имел в виду многопартийную систему.
Прокурор: Просил ли вас Буковский воспользоваться вашей служебной командировкой за границу для приобретения там множительного аппарата?
Шушпанов: Да, кажется, разговор был, но, как мне помнится, этот разговор возник по моей инициативе.
Судья: Что значит по вашей инициативе? Как проходил разговор?
Шушпанов: Кажется, разговор шел о Самиздате. Я спросил Буковского: Неужели материал Самиздата только на пишущих машинках (размножается)? Буковский сказал, что да, только на пишущих ма шинках. Тогда я поинтересовался, почему же не воспользоваться для этого каким-нибудь более совершенным множительным аппаратом, чем-то вроде типографского станка. На это Буковский мне сказал, что такой станок у нас в стране достать нельзя, что только за границей можно купить его свободно. Я спросил, почему же они не переправят для себя станок из-за границы, ведь у них, видимо, есть там связи. Буковский мне ответил: «Я за границу не езжу, и у меня такой возможности нет. Это ведь вы ездите за границу, вот и попытайтесь привезти оттуда такой аппарат».
Судья: Значит, разговор так и остался разговором?
Шушпанов: Да.
Прокурор: А что говорил вам Буковский о том, что у нас в СССР отсутствует свобода личности?
Шушпанов: Где, когда мы были у этих его знакомых?
Прокурор: Ну, хотя бы там.
Шушпанов: Сам он мало говорил, больше другие говорили.
Прокурор: Что же именно?
Шушпанов: Ну, я так понял, что они в общем не довольны, протестуют что ли.
Прокурор: Скажите, Шушпанов, а сами вы в период знакомства с Буковским разделяли его антисоветские взгляды?
Шушпанов: Да, разделял.
Прокурор: Вы собирались писать антисоветский роман?
Шушпанов: Да, собирался.
Прокурор: Обещал ли вам Буковский переправить этот роман за границу?
Шушпанов: Буковский говорил, что если я буду распространять этот роман, то он рано или поздно, даже независимо от моего желания, попадет за границу.
Прокурор: Давал ли вам Буковский какие-нибудь материалы для ознакомления?
Шушпанов: Он давал мне, по моей просьбе, для прочтения произведения Солженицына «Раковый корпус» и «В круге первом».
Судья: Где были изданы эти книги?
Шушпанов: Кажется, издательством «Посев».
Судья: У кого есть вопросы к свидетелю? Вопросов нет.
Судья: Свидетель Шушпанов, вы можете быть свободны. Вызывается свидетель Никитинский А. И.
Судья предупреждает свидетеля об ответственности за дачу заведомо ложных показаний по ст. 181 УК РСФСР. Свидетель дает расписку.
Судья: Свидетель, назовите суду ваше имя, отчество и место работы.
Никитинский: Никитинский Арнольд Иосифович, работаю на отдельном контрольно-пропускном пункте Шереметьевского аэродрома.
Судья: Какие у вас отношения с подсудимым?
Никитинский: Я думаю, что нормальные.
Судья: Расскажите, что вам известно по делу.
Никитинский: Мы с Буковским знакомы с 8 класса школы. Он перешел к нам из другой школы. Буковский с первых дней в нашей школе показал себя как очень способный, начитанный парень, очень хороший товарищ, все сразу потянулись к нему, полюбили его. Он всегда был готов помочь товарищам. В частности, мне трудно давался английский, и Буковский помог мне найти репетитора.
Когда я потерял библиотечные книги, Буковский тут же достал книги из своей личной библиотеки и дал мне. Я бывал у него дома не раз. Он всегда был очень гостеприимным со всеми, угощал чаем. В школе в 10 классе Буковский с другими ребятами выпустил журнал под названием «Мученик». Половина этого журнала была посвящена школьной тематике, а другая половина ... (затрудняется объяснить). Ну, что ли недовольство какое-то выражали. Школьный комсомол осудил этот журнал. Буковского исключили из школы, и я с ним с тех пор не виделся много лет. Снова мы встретились в 1970 г., зимой или весной, на улице около его дома. Он пригласил меня зайти. Мы разговорились. Он сказал, что его помещали в психиатрические больницы, хотя он здоров, что его арестовывали. Вообще рассказывал о себе. После этого я бывал у него, он всегда очень хорошо меня принимал, мы играли с ним в шахматы, пили кофе, разговаривали. Буковский, узнав, что я работаю в ОКПГ1 Шереметьевского аэродрома, просил меня устроить так, чтобы незаметно провести кого-то, кто привезет ему из-за границы портативную типографию. Я думал, что это шутка, не верил ему, что он на самом деле собирается это сделать. В доме у Буковского бывало много людей. Они приходили, что-то ему показывали, он что-то поправлял, и они уходили. Я так понял, что он у них что-то вроде корректора. Один раз пришел какой-то студент МГУ и читал при мне пасквиль, в котором описывается, как какой-то бродяга издевается над нашими вождями и над В. И. Лениным. Мне было очень неприятно это слышать, я понял, что нахожусь среди людей, мне враждебных. Потом однажды Буковский познакомил меня с каким-то «Сашей», работником Москонцерта. Он сказал, что Саша едет за границу и привезет оттуда типографию, и я должен буду ему помочь миновать таможенный досмотр. При мне этот Саша нарисовал план аэропорта, расположение служебных выходов и ОКПП. Я понял, что меня затягивают в опасный разговор, и решил сообщить об этом куда следует. На следующий день от Буковского в аэропорт приехал какой-то молодой человек, с которым я устроил репетицию, т. е. по казал ему, как пройти через служебный вход, и провел его по аэропорту.
Судья: Это все?
Никитинский: Кажется, все.
Судья: Вопросы к свидетелю?
Прокурор: Говорил ли вам Буковский, что у нас в стране здоровых людей помещают в психиатрические больницы за их убеждения?
Никитинский: Да, он говорил, что его несколько раз помещали в психиатрические больницы, хотя он здоров.
Прокурор: Какие еще антисоветские высказывания вы слышали от Буковского?
Никитинский: Там много говорили.
Прокурор: А сам Буковский, что говорил?
Никитинский: Сам он больше молчал, другие больше говорили.
Судья: Есть еще вопросы к свидетелю?
Адвокат: Скажите, Никитинский, когда вы виделись с Буковским последний раз?
Никитинский: 31 декабря 1970 г., я это помню, по тому что в квартире в это время елку устанавливали.
Адвокат: Заявлял ли вам Буковский в эту встречу о своем отказе от плана, о котором вы здесь говорили?
Никитинский: Нет, не заявлял.
Судья: Подсудимый Буковский, у вас есть вопросы к свидетелю?
Буковский: Да, есть. (Обращается к Никитинскому). Ты утверждаешь, что у меня на квартире неоднократно слышал антисоветские высказывания, которые тебе были неприятны, возмущали тебя, и ты с трудом сдерживался, чтобы не нагрубить. Ты, якобы, понимал, что находишься среди враждебных людей, и все-таки продолжал ходить ко мне. Почему ты ни разу не высказал мне своего мнения? Почему не сказал мне, что ты, как честный коммунист, не одобряешь моих высказываний и моих действий и возмущен ими? Почему ты молчал? Для чего сдерживался?
Никитинский молчит.
Судья: Никитинский, ответьте на вопрос.
Никитинский: Ну, я говорил ему: «Володя, брось это, стену лбом не прошибешь».
(Смех в зале).
Буковский: Какие именно антисоветские высказывания ты слышал лично от меня?
Никитинский: Точно я не помню.
Прокурор: На предварительном следствии вы показывали, что Буковский говорил вам об ущемлении прав граждан в нашей стране, об отсутствии свободы личности. Так ли это?
Никитинский: Да, что-то говорил, что нет свободы слова, свободы печати. Но мне ведь это говорить бесполезно, я же коммунист. Это же все мышиная возня.
(Смех в зале).
Судья делает замечание адвокату Швейскому: В судебном заседании улыбки неуместны.
Адвокат: Я не улыбаюсь, вам показалось. Я считаю, что в том, что говорит свидетель, нет поводов для улыбок.
Судья: Вот именно. Есть еще вопросы к свидетелю?
Буковский: Скажи, говорил ли я тебе, что отказываюсь от плана провоза портативной типографии, так как он мне кажется слишком рискованным и, кроме того, я не нашел человека, который был бы согласен привезти такой аппарат из-за границы?
Никитинский: Да, ты говорил, что нет человека. Пока нет, я так понял.
Буковский: Скажи, почему ты, поняв 13 октября 1970 г., что готовится антисоветский заговор, сразу же не сообщил об этом по команде, а вместо этого, как ты утверждаешь, еще проводил какую-то репетицию?
Никитинский: Я не верил, что это серьезно. Я был как во сне, мне казалось, что это шутка.
Буковский: Что же такое произошло за время, которое прошло с этой нашей встречи 13 октября 1970 г. и до 8 февраля, т. е. почти за четыре месяца, когда ты решил, наконец, сообщить обо всем? Когда ты понял, что это не шутка?
Никитинский: Меня ужаснул тот пасквиль, который я слышал в твоем доме. Я как бы прозрел.
Буковский: Когда же это случилось? Ведь по твоим же утверждениям, мы с тобой последний раз ви делись 31 декабря 1970 г.
Никитинский: Я не помню.
Буковский: Скажи, с какой целью ты приносил ко мне в дом различные иностранные журналы?
Никитинский: Я не приносил. Я не имел такой возможности.
Буковский: Почему ты принес мне вырезку из газеты «Вашингтон пост» со статьей и с моим портретом?
Никитинский: Я не приносил.
Буковский: С какой целью ты рассказывал мне о событиях на советско-китайской границе?
Судья: Суд снимает этот вопрос.
Буковский: С какой целью ты принес мне русско-китайский разговорник для служебного пользования?
Судья: Суд снимает этот вопрос.
Буковский: С какой целью ты рассказал мне о за держании в аэропорту Шереметьево гражданина Михеева, который...
Судья: Суд снимает этот вопрос.
Буковский: При каких обстоятельствах ты видел у меня в доме журналы «Посев»?
Никитинский: Однажды я был у тебя. Ты попросил меня подождать, а сам ушел из дома. В твое отсутствие пришел тот самый Саша. Я открыл ему дверь. Потом пришел ты и принес два журнала.
Буковский: Какие это были журналы?
Никитинский: Там был гриф «Посев».
Буковский: Издательство «Посев» издает всевозможные издания. Это были журналы под названием «Посев»?
Никитинский: Я точно не знаю. Ты говорил что-то про «Посев».
Судья: Буковский давал вам эти журналы для ознакомления?
Никитинский: Я этим не интересуюсь, я не изъявлял желания с ними знакомиться.
Буковский: Что дальше было с этими журналами?
Никитинский: По-моему, ты их отдал Саше.
Буковский: Значит, их унес Саша?
Никитинский: Этого я не знаю.
Буковский: На следствии ты говорил, что я сам же их и унес из дома через пять минут.
Никитинский: Я теперь не помню, как было дело.
Буковский: Скажи, какому ведомству ты подчиняешься непосредственно? КГБ?
Судья: Суд снимает этот вопрос.
Адвокат: У меня есть вопрос. Скажите, Никитинский, свое заявление от 8 февраля вы писали сами?
Никитинский: Да, сам.
Адвокат: Где вы его писали?
Никитинский: Где? Не дома.
Адвокат: Я спрашиваю, где вы его писали?
Никитинский: Я не помню, где я писал.
Адвокат: Тогда скажите, вы пришли туда, куда подали это заявление, с уже написанным заявлением, или вы там его написали?
Никитинский: Пришел с уже написанным заявлением.
Адвокат: Тогда ответьте мне, знаете ли вы, в чем заключается ст. 180 УК РСФСР? (Заведомо ложный донос).
Никитинский: Не понимаю.
Судья: Суд снимает этот вопрос.
Адвокат: Я хочу объяснить, почему я задал этот вопрос свидетелю Никитинскому. Никитинский утверждает, что он сам написал свое заявление, а в нем есть ссылка на ст. 180 УК. Я хочу выяснить, знает ли он содержание этой статьи.
Судья: Суд снимает этот вопрос.
Больше вопросов нет.
Судья: Свидетель Никитинский, вы свободны.
Вызывается свидетель Бычков.
Судья предупреждает об ответственности по ст. 181 УК. Бычков дает подписку. Его спрашивают о месте работы.
Бычков: Служу в армии.
Судья: Расскажите, что вам известно по делу.
Бычков: В марте 1971 г. мы с Тарасовым были в кафе на Курском вокзале. Мы собирались ехать в отпуск домой к Тарасову и ждали поезда. Официантка посадила к нам за столик двоих незнакомых людей.
Судья: Вы узнаете в подсудимом одного из них?
Бычков: Да, это он.
Судья: Какие у вас с ним отношения? Нормальные или плохие?
Бычков: Нормальные.
Судья: Продолжайте.
Бычков: Товарищ Буковского пошел танцевать. Тарасов тоже танцевал первое время, а у нас с Буковским завязался разговор.
Судья: О чем вы говорили?
Бычков: Буковский говорил, что у нас в стране нет свободы слова и свободы печати. Что он сидел в психиатрических больницах за свои убеждения. Говорил, что к XXIV съезду он собирается организовать демонстрацию, и чтобы, если мы там будем, и нам прикажут стрелять в демонстрантов, то чтобы мы не стреляли. Еще Буковский говорил, что он знаком с иностранными корреспондентами, показал нам записную книжку, где были записаны их телефоны. Я записал один телефон — корреспондента Астрахана. Буковский также дал нам свой телефон и адрес.
Судья: Для чего Буковский дал вам свой телефон и телефоны корреспондентов?
Бычков: Он сказал, что если у нас будет какая-нибудь информация, мы можем ее сообщить по этим телефонам.
Судья: У кого есть вопросы к свидетелю?
Прокурор: Говорил ли вам Буковский, что у нас в стране существует не тот строй, который нужен советскому народу?
Бычков: Да, говорил.
Судья: Еще вопросы к свидетелю?
Буковский: Свидетель Бычков, припомните наш разговор. Вы уверены, что у нас с вами был разговор о XXIV съезде, а не о Польше?
Бычков: Да, уверен.
Больше ни у кого вопросов нет. Бычкова просят пока остаться в зале.
Вызывается свидетель Тарасов.
Судья предупреждает его об ответственности по ст. 181 УК. Тарасов дает подписку. Судья спрашивает его о месте работы.
Тарасов: Служу в армии.
Судья: Отношения с подсудимым нормальные?
Тарасов: Да.
Судья: Расскажите, что вам известно по делу.
Тарасов: В марте 1971 г. в кафе у Курского вокзала был с Бычковым, ехали в отпуск, ждали поезда. Официантка посадила за наш столик Буковского и его товарища. Разговорились. Начала разговора я не слышал, т. к. танцевал. Когда вернулся за столик, разговор уже начался. Буковский говорил что-то об иностранных корреспондентах, что он с ними знаком, и показывал телефоны. Бычков записал один из этих телефонов, а также телефон Буковского. Буковский говорил, что его сажали в психиатрические больницы за протест против того, что у нас нет свободы слова. Вот и всё.
Судья: Говорил ли вам Буковский о том, что в нашей стране не тот строй, который нужен советскому народу?
Тарасов: Кажется, так он выразился.
Прокурор: Еще что Буковский вам говорил?
Тарасов: Не помню.
Судья: Что говорил вам Буковский о XXIV съезде?
Тарасов: Он говорил, что его, наверно, посадят к съезду в тюрьму.
Судья: Свидетель Бычков, повторите, что вы сказали об этом суду.
Бычков повторяет о демонстрации, о том, чтобы не стрелять.
Судья: Тарасов, вы подтверждаете, что Буковский это говорил?
Тарасов: Этого я не помню. Он говорил, что к XXIV съезду его посадят в тюрьму. Это я помню.
Вопросов больше нет. Свидетели свободны. Объ является перерыв.
После перерыва вызывается в качестве свидетеля Буковская Нина Ивановна.
Судья: Свидетель Буковская, вы предупреждаетесь, что по ст. 181 УК РСФСР вы несете отвественность за дачу ложных показаний. Дайте подписку, что будете говорить правду. (Буковская расписывается).
Судья: Свидетель Буковская, кем вам приходится подсудимый?
Буковская: Он мой родной сын.
Судья: Какие у вас с ним отношения?
Буковская: Хорошие, хотя сын и не посвящал меня в свои дела.
Судья: Скажите, когда Буковский окончил школу?
Буковская: В 1959 году.
Судья: Как он учился?
Буковская: Хорошо учился, он очень способный.
Судья: Что он делал после школы?
Буковская: Один год учился в университете, потом работал.
Судья: Где он работал? Последний год?
Буковская: У писательницы Баумволь — литературным секретарем, летом ездил в геологическую экспедицию, потом работал литературным секретарем у другого писателя — Максимова.
Судья: Есть у вашего сына какая-нибудь специальность?
Буковская: Нет, специальности он не успел приобрести.
Судья: Какая у него была зарплата, когда он работал литературным секретарем?
Буковская: Маленькая. 50 рулей в месяц.
Судья: Пытался ли он устроиться на другую работу?
Буковская: Да, пытался, но его никуда не брали, так как он вернулся из мест заключения.
Прокурор: Скажите, Буковская, вы получали денежные переводы в сертификатных рублях из Осло и Рима?
Буковская: А разве это относится к делу моего сына?
Судья: Свидетели не имеют права задавать вопросы.
Адвокат: Я протестую. Это не относится к делу моего подзащитного.
Буковский: Это возмутительно! Это же не имеет никакого отношения к моему делу!
Судья: Буковский, ведите себя спокойно, не срывайтесь! (Обращаясь к свидетелю): Да, это имеет отношение к делу. Продолжайте отвечать.
Буковская: Да, я получила эти переводы. Они были присланы мне в 1969 г., когда мой сын отбывал срок наказания в исправительно-трудовом лагере. Люди узнали из газет о моем горе и присылали мне небольшие суммы с очень хорошими теплыми письмами. Эти письма у меня целы до сих пор.
Судья: Вы что, два года не получали этих денег?
Буковская: Да. Я два года не получала, они лежали в банке. И только в этом году, когда меня выгнали с работы из-за сына, и я перешла на пенсию, я эти деньги взяла.
Прокурор: Сколько вы всего получили денег в сертификатных рублях, какую сумму?
Буковская: Я точно не помню, что-то около 100 рублей.
Прокурор: Вот официальная справка из Внешторгбанка СССР: Буковской было выплачено в сертификатных рублях 101 рубль. Прошу приобщить справку к делу. (Отдает справку судье).
Буковская: Скажите, в справке указано, что переводы присланы в 1969 г.?
Судья: Да, указано.
Адвокат: Скажите, свидетельница, вы знаете некоего Никитинского, офицера пограничных войск?
Буковская: Конечно, знаю. Это школьный товарищ моего сына.
Адвокат: Бывал ли он у вас дома?
Буковская: Да, бывал.
Адвокат: Не слышали ли вы когда-нибудь разговор вашего сына с Никитинским о вывозе из-за границы подпольной типографии?
Буковская: Да, слышала. Помню, это было в кон цедекабря прошлого года, накануне нового 1971 г. Мы как раз наряжали елку дома, тут была и моя дочь. Пришел Никитинский.
Судья: Вы были в одной комнате с сыном и Никитинским?
Буковская: Да, я входила в комнату, наряжала елку, выходила в соседнюю комнату, опять возвращалась и слышала разговор.
Адвокат: Какой разговор вы слышали?
Буковская: Я слышала, как Никитинский усиленно уговаривал моего сына вывезти из-за рубежа оборудование для подпольной типографии, обещал свою помощь, говорил, что работает в отделе таможенного досмотра на Шереметьевском аэродроме и сможет помочь пронести это оборудование. Я слышала также, что мой сын очень энергично отказывался как от помощи Никитинского, так и от самой идеи ввоза и организации типографии.
Буковский: Скажи, пожалуйста, что ты сделала с журналами «Плейбой», которые мне принес Никитинский, которые лежали у меня в секретере, когда я уезжал в экспедицию?
Буковская: Да, помню. Никитинский принес к нам в дом гадость — кипу журналов «Плейбой», которые были заполнены фотографиями голых женщин и скабрезными рисунками. Но мой сын не любит подобную литературу, я — тем более. Кроме того, такие фотографии и рисунки считаются у нас порнографией, и за это судят. Я эти журналы сожгла.
Буковский: Скажи, пожалуйста, обращалась ли ты в какие-нибудь инстанции в 1966 году, когда меня 8 месяцев без всякого суда и следствия и предъявления какого-либо обвинения, а также вопреки медицинским показаниям, держали в психиатрических больницах, переводя из одной в другую?
Буковская: Я это хорошо помню. Я обращалась тогда во многие инстанции. Прежде всего, к прокурору г. Москвы по надзору за действиями органов госбезопасности — Фунтову. Он мне ответил: «Пусть посидит». Обращалась к генералу Светличному, тогдашнему начальнику УКГБ по Москве и области. Он тоже ответил: «Пусть посидит». Три раза я писала об этом письма в ЦК КПСС, и после третьего письма тебя выпустили.
Буковский: Помнишь ли ты случай, когда я на улице представил тебе работника КГБ, который преследовал меня и угрожал служебным пистолетом?
Буковская: Помню, конечно. До революции этих людей называли «шпиками», не знаю, как они называются сейчас. Этот человек шел по пятам за моим сыном, и сын представил его мне, сказав, что он в троллейбусе и на улице уже много времени преследует его и угрожает служебным пистолетом.
Судья: И этот человек не отрицал заявления вашего сына?
Буковская: Нет, не отрицал, и я объяснила ему, что он превышает свои служебные полномочия и не имеет права угрожать моему сыну оружием.
Судья: Достаточно, Буковская. Вы свободны, можете садиться.
Адвокат: Прошу суд вернуться к обсуждению вопроса о вызове свидетелей: Д. Пайперта и А. Уоллера. Я прошу вызвать этих свидетелей.
Судья: Суд считает, что эти свидетели не имеют отношения к делу. Кроме того, судебное разбирательство закончено.
РЕЧЬ ПРОКУРОРА А. БОБРУШКО
Закончилось судебное разбирательство по делу подсудимого Буковского Владимира Константиновича, 1942 г. рождения, русского. Деяния подсудимого Буковского обвинение классифицирует как преступление, ответственность за которое предусмотрена ст. 70 ч. 1 УК РСФСР. Но, прежде всего, я позволю себе охарактеризовать ту обстановку, которая сложилась на мировой арене в настоящее время, когда происходит этот судебный процесс.
Бурный рост материальных и духовных сил Советского Союза и других социалистических стран, успехи мирового коммунистического движения привели к небывалому распространению на нашей планете великих идей коммунизма. Нет силы, которая могла бы сдержать их революционизирующее влияние на судьбы человечества.
Ход мирового революционного процесса вызывает глубокую тревогу империалистической реакции, и она использует все средства борьбы против сил социального и национального освобождения, против мира социализма. Созидательный труд советских людей, трудящихся братских социалистических стран служит вдохновляющим примером для народов всех континентов. Буржуазная пропаганда ведет ожесточенную борьбу против идей социализма, стремясь прежде всего опорочить советский строй, оклеветать исторические достижения нашего народа. Одна кампания клеветы сменяет другую, одни критики и «оракулы» сменяют других, но неизменной остается сущность антикоммунизма как главного направления политики и идеологии империалистической реакции. Сейчас налицо очередной тур нагнетания антисоветизма.
При этом господа империалисты и их прислужники не гнушаются никакими приемами — от из мышлений об «агрессивности коммунизма» и «советской военной угрозе», сочинения небылиц об «отсутствии свободы», о «преследованиях евреев» в Советском Союзе и тому подобного вздора до самых наглых и циничных подрывных действий, в клубке которых смешались агенты империалистических разведок, маститые профессора дезинформации и продажные писаки из буржуазной прессы.
Но как бы ни усредствовали господа антисоветчики, достижение цели, которую они преследуют, — подорвать веру народов в идеи социализма и коммунизма, — им не под силу, она неосуществима. И отнюдь не случайно в самом стане реакции все чаще раздаются голоса, признающие провалы антикоммунистической пропаганды. Американский еженедельник «Тайм» цедит сквозь зубы: «Марксизм — это треть человечества... Притягательность марксист скоговидения мира будет сохраняться до тех пор, пока современное буржуазное общество не найдет более эффективные, чем до сих пор, средства объяснить массам свою сущность и свое направление».
В поисках этих «более эффективных средств» современный империализм использует колоссальный пропагандистский аппарат, на содержание которого не жалеет никаких расходов. Печать, радио, теле видение, так называемые «исследовательские институты», пропагандистские ведомства и специальные службы денно и нощно распространяют яд антикоммунизма, антисоветизма на всех меридианах, пытаясь отравить умы людей.
В последнее время наблюдается активизация дезинформационной, клеветнической деятельности западных центров идеологической диверсии, перед которыми поставлена задача всячески компрометировать советскую действительность, извращать внешнюю и внутреннюю политику СССР, клеветать на советский народ и КПСС. Даже обозреватель газеты «Нью-Йорк таймс» Солсбери, которого трудно заподозрить в симпатиях к СССР, касаясь опубликованных в последнее время в американской прессе «уток» о советской действительности, фактически признает, что эти дезинформационные материалы состряпаны в одном из западных центров антисоветских фальшивок.
Клевеща на мир социализма, империалистическая пропаганда в то же время изо всех сил старается прикрыть эксплуататорскую, антинародную сущность буржуазного строя. Идеологи империализма сознают, что на фоне достижений мирового революционного процесса, неоспоримых успехов стран со циалистического содружества рушится размалеванный «образ свободного мира», катится под гору престиж капиталистических держав.
Чем могут прикрыть апологеты империализма этот линчеванный, расстрелянный «образ свободного мира»? Не имея за душой никаких положительных идеалов, никаких конструктивных программ, они — подобно тому, как утопающий хватается за соломинку, — цепляются за отравленное оружие антикоммунизма. Активизация антикоммунистической, и в первую очередь антисоветской, пропаганды явно нацелена на то, чтобы помрачить и отуманить сознание встревоженной общественности стран Запада, попытаться оттолкнуть ее от притягательных идей прогресса и свободы, заставить смириться со свинцовыми мерзостями империализма.
Таковы цели наших идейных врагов. Каковы же их средства?
Целые группы псевдоученых «советологов» сочиняют «труды», начиненные «схемами» и «моделями» изничтожения социализма. В подмогу им мобилизована пропагандистская челядь империализма. В тесном сотрудничестве с разведками она упорно ищет в нашей стране пищу для клеветы на социалистический строй. Задача неблагодарная и явно непосильная. Империализму, всем его проискам противостоит монолитный советский народ, гордый своими завоеваниями, своим единством и уверенностью в торжество высоких идеалов, которые он отстаивает. Врагам советского народа остается одно: рыться в от бросах, искать добычу среди разложившихся одиночек, готовых продать все и вся за чужестранную чечевичную похлебку.
Один из боссов американской пропаганды, председатель «комитета политической информации» генерал Джексон, как-то с циничной откровенностью поведал, к каким «источникам» прибегают антикоммунисты: «В идеологической борьбе с коммунизмом нам нужна не правда, а подрывные действия: в такой войне потребуются все головорезы и гангстеры, которых мы можем заполучить тем или иным способом». Как видно, дела у противников коммунизма оказались в столь плачевном состоянии, что им для выискивания антисоветчины приходится прибегать к услугам преступных элементов, разного рода от щепенцев, тунеядцев, проходимцев и жуликов, и даже лиц, представляющих интерес только для психиатра.
За неимением подходящего «материала» западная пропаганда долго мусолила имена Тарсиса и ему подобных, выдавая их бездарную антисоветскую пачкотню за «шедевры русской литературы». Не по лучив признания на родине, эти злопыхатели с готовностью переправляли свою клевету на советский народ в капиталистические страны, где ее и печатали.
Английская реакционная пресса пыталась создать «сенсацию» вокруг появления в Лондоне графомана Тарсиса, человека душевнобольного. «Советологи» горячо рекомендовали его английской публике, как «преследуемого советского писателя». Очень скоро сенсация заглохла, так как после двух бредовых выступлений Тарсиса по телевидению и в печати его покровители со смущением признали, что перед ними не писатель, а кандидат в психиатрическую больницу. Англичане немедленно, без шума переправили его в Соединенные Штаты...
От профессиональных антикоммунистов их хозяева требуют непрерывно поступающего сырья для изготовления дезинформации. И вот уже не первый год читателям ряда западных газет и журналов пытаются внушить, будто «в научных и литературных кругах» Москвы существуют некие «бунтующие интеллектуалы», которые к тому же выступают как «достоверные источники», систематически информирующие некоторых зарубежных корреспондентов о советской действительности. Корреспонденции из Москвы, регулярно публикуемые в газетах, подобных «Вашингтон пост», часто сопровождаются ссылками на эти «источники». Неискушенному читателю невдомек, что под личиной «ученых и литераторов, не согласных с системой», скрываются продажные недоросли.
Взять, к примеру, некоего А. Амальрика, которого «Вашингтон пост» величает «историком» и автором «захватывающих, блестящих» творений. На деле же он причастен не столько к истории, сколько к скандальным уголовным историям. В 1961 г. он был отчислен из Московского университета за прогулы и неуспеваемость. На этом «ученая карьера» Амальрика окончилась: ни учиться, ни работать он не хотел. Начав с распродажи папиной библиотеки, он вскоре стал законченным тунеядцем. Ему пришлось познакомиться с органами советского правосудия и совершить, по его словам, «недобровольное путешествие». Вернувшись в Москву, Амальрик pешил начать зарабатывать на жизнь... в корреспондентских пунктах некоторых западных изданий. Чуть ли не каждый день Амальрик обивал пороги иностранных корпунктов, подсовывая их хозяевам грязные слухи и сплетни; из них потом лепились <достоверные корреспонденции».
Отщепенцев, клянчащих виски и сигареты в обмен на грязные выдумки, — жалкая горстка. Это вы нуждены признавать сами их благодетели. Так, корреспондент агентства АП Холгер Дженсен отмечает: таких — «крошечное меньшинство». Бывший корреспондент «Нью-Йорк Таймс» в Москве Генри Камм признает, что каждому из отщепенцев противостоят сотни тысяч преданных советских патриотов. И тем не менее изо дня в день тысячеустая империалистическая пропаганда держит в фокусе зрения не большую и удивительную жизнь великого народа, а ничтожную горстку продажных шкур. Что ж, в этом есть своя логика. Склонность к фабрикации фальшивок и подделок, пристрастие к отбросам общества давно уже стали второй натурой воинствующих антикоммунистов.
Терпя фиаско с подобного рода проходимцами и шизофрениками, глашатаи антикоммунизма решили прибегнуть к провокации масштабом покрупней и поднять шумиху вокруг имени А. Солженицына, с его молчаливого согласия. Пасквили А. Солженицына на советский народ, очерняющие подвиги и достижения нашей родины, достоинство советских людей, оказались подходящим материалом для раздуваемой на Западе очередной антисоветской кампании.
Духовный внутренний эмигрант, чуждый и враждебный всей жизни советского народа, Солженицын был возведен империалистической пропагандой в сан «великого» русского писателя, а недавно он награжден Нобелевской премией. Нобелевский комитет пошел на поводу у антисоциалистических спекулянтов, которые подняли Солженицына не за «талант», а только за то, что он чернил советскую действительность.
Фальшивки, подзаборные инсинуации одиночек-отщепенцев — таково пропагандистское оружие, которое используют наши идеологические противники.
Сегодня перед судом предстал еще один клеветник и ярый антисоветчик — Буковский. Западные покровители пытаются представить Буковского в качестве авторитета по советской жизни. Но в реальной жизни этот нагловатый молодой человек авторитет, но знает только подворотни домов, где живут западные корреспонденты в Москве. Недоучка, исключенный из университета за неуспеваемость, он числился работающим, но работа у него одна — слоняться по квартирам иностранных корреспондентов, торговать антисоветским вздором в обмен на дешевые подарочки.
Стремясь выслужиться перед своими западными покровителями, Буковский изобретает клеветническую версию о том, что у нас в Советском Союзе представителей интеллигенции за их «демократиче ские» взгляды без всякого суда направляют в психиатрические больницы, где к ним применяются бесчеловечные меры воздействия. С целью распространения этих антисоветских измышлений Буковский дает, как он сам признался суду, интервью руководителю московского бюро телевизионной компании Си-Би-Эс Вильяму Коулу, который в настоящее время выдворен из пределов нашей страны за деятельность, несовместимую со званием журналиста, а также корреспонденту АП Холгеру Дженсену.
Далее, как и предполагалось заранее, клевету подхватили зарубежные газеты антисоветского толка, такие как «Вашингтон пост», «Дейли ньюс» и др., а также славящиеся своим оголтелым антикоммунизмом радиостанции «Свобода», «Би-Би-Си», «Голос Америки». Суд обозрел находящиеся в деле комментарии к выступлениям Буковского, содержащимся в этих газетах и радиопередачах этих радио станций. О ком же в действительности идет речь в этих интервью и комментариях к ним? Речь идет о лицах, совершивших общественно опасные деяния в состоянии невменяемости или заболевших в период следствия или суда душевной болезнью, лишающей их возможности отдавать себе отчет в своих действиях. В соответствии с существующими законами такие лица на основании заключения компетентной судебно-психиатрической экспертизы и по определению суда подлежат направлению на лечение в психиатрическую больницу общего или специального типа.
Недоучка, абсолютно несведущий в медицине, Буковский даже не замечает, в какое нелепое положение себя ставит, ведь он берется поучать и опровергать медиков-специалистов, представителей советской психиатрической школы, завоевавшей уважение и признание во всем мире. Известный советский ученый, директор Института психиатрии АМН СССР,
академик А. В. Снежневский в беседе с корреспон дентом «Известий» К. Брянцевым сказал: «Советскую психиатрию всегда отличали высокий гуманизм, стремление помочь больному не чувствовать себя вне общества. Поэтому абсурдные сообщения о том, что в СССР помещают здоровых людей в психиатрические больницы — это дикий вымысел, который не может не вызвать чувства глубокого негодования».
В ходе судебного разбирательства со всею возможной тщательностью были изучены все эпизоды об винительного заключения предварительного следствия. Суду были представлены неопровержимые доказательства виновности подсудимого Буковского по всем пунктам обвинения.
Прошу суд обратить внимание на личность подсудимого. Буковский ранее судим по ст. 1903 УК РСФСР (Организация или активное участие в групповых действиях, нарушающих общественный порядок). После отбывания наказания (трех лет) он продолжал свою антисоветскую деятельность, систематически распространял клеветнические материалы, порочащие советский государственный и общественный строй, несмотря на неоднократные предупреждения со стороны органов прокуратуры.
Прошу суд также обратить внимание на то, кто способствовал совершению преступления. Это мать подсудимого, Буковская Нина Ивановна. Это она создала у себя в доме обстановку, благоприятную для приема иностранных корреспондентов, поощряя преступную деятельность сына. За это Буковская получила от западных хозяев своего сына 100 руб. в сертификатных рублях. 100 рублей — вот в какую сумму оценили западные антисоветчики своего ретивого помощника.
На следствии Буковский вел себя вызывающе, отказывался сотрудничать со следствием. Учитывая все вышесказанное, я прошу суд определить Буковскому меру наказания, предусмотренного ст. 70 ч. 1 УК РСФСР — лишение свободы сроком на 7 лет с отбыванием в исправительно-трудовом лагере строгого режима, с отбыванием первых двух лет в тюрьме, с последующей ссылкой сроком на 5 лет.
РЕЧЬ АДВОКАТА В. Я. ШВЕЙСКОГО
В начале своей речи адвокат В. Я. Швейский об ратил внимание на ст. 2 УПК РСФСР, которая, в частности, гласит, что ни один невиновный не может быть осужден и подвергнут наказанию. Адвокат отметил, что ст. 70 УК РСФСР, по которой судят Буковского, может быть применена только при условии, если он ставил своей целью подрыв или ослабление советской власти.
— Я оспариваю, — заявил адвокат Швейский, — что Владимир Буковский преследовал именно эту цель. Но, прежде чем изложить свои доводы, я считаю нужным обратить внимание суда на одно очень важное противоречие в самих обвинительных материалах. Как видно из материалов дела, Буковский еще в 1963 г. был помещен в Ленинградскую специальную психиатрическую больницу. Ему был поставлен диагноз «психопатия паранойяльного типа». Правда, никакого лечения психотропными средствами, как видно из заключения экспертов, Буковскому не проводилось. Но если исходить из того, что в этот период он был действительно психически болен, то ведь все, что он теперь рассказывает о своих впечатлениях за время нахождения в спецпсихобольнице, — это впечатления, полученные им во время болезненного состояния и сохранившиеся с тех пор в его сознании. Поэтому, если обвинение считает, что Буковский во время нахождения в больнице был психически больным человеком, то все, что он рассказывает о положении в психиатрических больницах, следует объяснить не его стремлением подорвать или ослабить советскую власть, а как последствия неправильного восприятия им фактов, которые он наблюдал в то время. Поэтому позиция обвинения в этом вопросе является явно непоследовательной. Я говорю об этом лишь для того, — пояснил Швейский, — чтобы показать противоречивость позиции самого обвинения. По мнению же защиты, обвинение не привело убедительных доказательств, подтверждающих, что Буковский стремился подорвать или ослабить советскую власть. В телеинтервью, которое Буковский дал Коулу, и в беседе с американским корреспондентом Дженсеном Буковский рассказал о фактах, которые он, по его утверждению, наблюдал за время нахождения в Ленинградской спецпсихбольнице. С целью проверки этих фактов Буковский ходатайствовал о вызове ряда свидетелей, но ему в этом вами было отказано. Никаких же высказываний о советском строе, о политических и экономических основах советской власти, которые можно было бы рассматривать как стремление подорвать или ослабить советскую власть, — в этих интервью и беседе не содержится.
Не было таких высказываний со стороны Буковского и в беседах с Никитинским и Шушпановым. Так, свидетель Шушпанов не подтвердил, что Буковский проводил с ним антисоветскую агитацию и пропаганду и обещал ему помочь в переправке за границу его антисоветского романа. Он показал также, что инкриминируемый Буковскому разговор о множительном аппарате возник по его, Шушпанова, инициативе и так и остался только одним разговором.
Обвинение в намерении организовать подпольную типографию нельзя считать доказанным, т. к. нет никаких доказательств того, что Буковский собирался распространять материалы антисоветского клеветнического содержания.
Показания же Бычкова и Тарасова, в частности, инкриминируемая Буковскому фраза «В СССР существует не тот строй, который нужен советскому народу», — я полагаю, надо отнести к области личных обобщений собеседников Буковского, не вытекающих из заявления самого Буковского этим свидетелям.
Подтверждением того, что на их показаниях сказались особенности их индивидуального восприятия, служит то разноречие в их показаниях, на которое, конечно, суд обратил внимание.
Адвокат заявил далее, что считает недоказанным и обвинение Буковского в передаче им материалов Себрехтсу. Сам Буковский это категорически отрицает. В. Чалидзе и А. Вольпин, в присутствии которых якобы происходила передача этих материалов, — следствием не допрошены, — сказал Швейский. В ходатайстве Буковского об их вызове в суд вами также отказано. Поэтому данный эпизод по существу не проверен.
Все это приводит меня к убеждению, — заявил в заключение адвокат Швейский, — что судом не установлены доказательства, которые говорят о том, что Буковский действительно хотел подорвать или ослабить советский строй. При таком условии Буковский не может нести уголовную ответственность по ст. 70 УК РСФСР. Поэтому я прошу вынести ему оправдательный приговор.
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ВЛАДИМИРА БУКОВСКОГО НА СУДЕ 5 ЯНВАРЯ 1972 г.
Граждане судьи!
Я не буду касаться юридической стороны обвинения, потому что я в зале суда уже доказал полностью его несостоятельность. Адвокат в своей речи тоже доказал полную несостоятельность обвинения, и я согласен с ним по всем пунктам защиты.
Скажу другое: расправа надо мной готовилась уже давно, и я об этом знал. 9 июня меня вызвал прокурор Ванькович и угрожал расправой. Потом появилась статья в газете «Правда» под заголовком «Нищета антикоммунизма», которую почти целиком процитировала в своей речи прокурор. Статья содержала в себе обвинение, что будто бы я, за мелкие подачки, продаю в подворотнях иностранным корреспондентам клеветническую информацию.
И, наконец, в журнале «Политическое самообразование», в No 2 за 1971 год, была помещена статья заместителя председателя КГБ С. Цвигуна, в которой также говорилось, что я занимаюсь антисоветской деятельностью. И совершенно понятно, что маленький следователь, проводя следствие по моему делу, не мог пойти против своего начальника и вы нужден был во что бы то ни стало попытаться доказать мою вину.
Перед арестом за мной была установлена постоянная слежка. Меня преследовали, мне грозили убийством, а один из тех, кто за мной следил, распоясался настолько, что угрожал мне своим служебным оружием. Уже будучи под следствием, я заявил ходатайство о том, чтобы против этих лиц было возбуждено уголовное дело. Я даже указал номер служебной машины, на которой эти люди следили за мной, и привел другие факты, которые давали полную возможность для их розыска. Однако на это ходатайство я не получил ответа от тех инстанций, куда его направлял. Зато от следователя был получен ответ весьма красноречивый: «Поведение Буковского на следствии дает основание для обследования его психического состояния».
Следствие велось с бесчисленными процессуальными нарушениями. Можно сказать, что не осталось ни одной статьи в УПК, которая не была бы нарушена. Следствие пошло даже на такую позорную меру, как помещение со мной в тюрьме камерного агента — некоего Трофимова, который сам признался мне, что ему было поручено вести со мной провокационные антисоветские разговоры с целью спровоцировать меня на аналогичные высказывания, за что ему было обещано досрочное освобождение. Как видите, то, что мне инкриминируется как преступление, некоторым людям разрешается, если этого требуют «интересы дела».
Я посылал об этом жалобы в различные инстанции и требовал сейчас, на суде, приобщить их к делу, но суд «постеснялся» это сделать.
Что касается следователя, то он, вместо того чтобы рассмотреть эту жалобу и дать мне ответ, направил меня на стационарное медицинское обследование в Институт судебной психиатрии им. Сербского.
Следственному отделу УКГБ очень хотелось, что бы я был признан невменяемым. Как удобно! Ведь дела за мной нет, обвинение строить не на чем, а тут не надо доказывать факта совершения преступления, просто человек больной, сумасшедший...
И так бы оно все и произошло. И не было бы сейчас этого судебного разбирательства, и не было бы моего последнего слова: меня осудили бы заочно, в мое отсутствие... Если бы не оказало влияние интенсивное вмешательство общественности. Ведь после первого срока экспертизы — в середине сентября — врачебная комиссия обнаружила у меня зловещую неясность клинической картины, и по вопросам врачей, обращавшихся ко мне после этого, я понял, что меня собираются признать невменяемым. И только 5 ноября, после давления, оказанного общественностью, новая медицинская комиссия признала меня здоровым. Вот вам достоверное доказательство моих утверждений (которые здесь, в суде, называют клеветническими), как по указанию КГБ чинятся психиатрические расправы над инакомыслящими.
У меня есть и другое доказательство этого. В 1966 году меня восемь месяцев без суда и следствия и вопреки медицинским показаниям о моем психическом здоровье, держали в психиатрических больницах, переводя, по мере выписки врачами, из одной больницы в другую.
Итак, 5 ноября я был признан вменяемым, и меня вновь водворили в тюрьму, и процессуальные нарушения продолжались. Грубо было нарушено при окончании следствия выполнение 201 статьи УПК РСФСР. Я требовал, чтобы мне был предоставлен избранный мною адвокат. Но следователь мне в этом отказал и подписал 201 статью один, да еще написал при этом, что я отказался ознакомиться с делом.
В соответствии со своим правом на защиту, предусмотренным ст. 48 УПК РСФСР, я потребовал пригласить для своей защиты в суде адвоката Каминскую Дину Исааковну.
С этой просьбой я обратился к председателю Президиума Московской коллегии адвокатов и получил его отказ с резолюцией: «Адвокат Каминская не может быть выделена для защиты, так как она не имеет допуска к секретному делопроизводству». Спрашивается, о каком «секретном делопроизводстве» может идти речь, когда меня судят за антисоветскую агитацию и пропаганду. И, вообще, где, в каких советских законах упоминается об этом пре словутом «допуске»? Нигде.
Итак, адвокат мне предоставлен не был. Более того, вышеупомянутый ответ из коллегии адвокатов, с которым я был ознакомлен и на котором имеется моя подпись, был из дела изъят и возвращен в коллегию адвокатов, о чем в деле имеется справка. Взамен его был вложен другой, вполне невинный ответ председателя коллегии, с которым я ознакомлен не был. Как это можно расценивать? Только как служебный подлог.
Потребовалась моя 12-дневная голодовка, жалобы генеральному прокурору СССР, в Министерство юстиции СССР и в ЦК КПСС, а также новое активное вмешательство общественности, чтобы мое законное право на защиту было, наконец, осуществлено и мне был предоставлен приглашенный моей матерью адвокат Швейский.
Сегодняшнее судебное разбирательство велось также с многочисленными процессуальными нарушениями. Обвинительное заключение, в котором 33 раза употребляется слово «клеветнический» и 18 — слово «антисоветский», не содержит в себе конкретных указаний на то, какие же именно факты из сообщенных мною западным корреспондентам являются клеветническими и какие именно материалы из изъятых у меня при обыске и якобы распространявшихся мною, являются антисоветскими.
Из девяти ходатайств, заявленных мною в начале судебного разбирательства и поддержанных моим адвокатом, восемь было отклонено. Никто из заявленных мною свидетелей, которые могли опровергнуть различные пункты обвинения, судом вызван не был.
Мне инкриминирована, в частности, передача антисоветских материалов приезжавшему в Москву фламандцу — Хуго Себрехтсу. Эти материалы якобы передавались ему мною в присутствии Вольпина и Чалидзе. Однако мое требование о вызове этих двух людей в качестве свидетелей не было удовлетворено. В суд не был вызван, далее, ни один человек из 8 названных мною, которые могли подтвердить истинность моих утверждений относительно фактов помещения и условий содержания людей в специ альных психиатрических больницах. Суд отклонил мое ходатайство о вызове этих свидетелей, мотивировав тем, что они — душевнобольные и не могут давать показаний. Между там, среди этих людей есть двое — 3. М. Григоренко и А. А. Файнберг, которые никогда не помещались в спецпсихобольницы, а бывали в этих больницах только в качестве родственников и могли бы подтвердить мои показания об условиях содержания в этих больницах.
В суд были приглашены только те свидетели, которых представило обвинение. Но что же это были за свидетели? Так, ко мне подсылался перед моим арестом, по всей вероятности сотрудниками КГБ, военнослужащий войск госбезопасности, ныне работающий в отделе таможенного досмотра на Шереметьевском аэродроме, мой бывший школьный товарищ, некий Никитинский, которому было поручено спровоцировать меня на преступление — организацию вывоза из-за границы оборудования для подпольной типографии. Но незадачливому провокатору осуществить это не удалось. Тогда следствие, а за тем и суд, попытались сделать его свидетелем по этому пункту обвинения. Мы видели здесь, что Никитинский не справился и с этой задачей.
Для чего же потребовались все эти провокации и грубые процессуальные нарушения, этот поток клеветы и ложных бездоказательных обвинений? Для чего понадобился этот суд? Только для того, чтобы наказать одного человека?
Нет, тут «принцип», своего рода «философия». За предъявленным обвинением стоит другое, непредъявленное. Осуждая меня, власти преследуют здесь одну цель — скрыть собственные преступления, психиатрические расправы над инакомыслящими.
Расправой надо мной они хотят запугать тех, кто пытается рассказать об их преступлениях всему миру. Не хотят «выносить сор из избы», чтобы выглядеть на мировой арене этакими безупречными за щитниками угнетенных!
Наше общество еще больно. Оно больно страхом, пришедшим к нам из времен сталинизма. Но процесс духовного прозрения общества уже начался, остановить его невозможно. Общество уже понимает, что преступник — не тот, кто «выносит сор из избы», а тот, кто в избе сорит. И сколько бы мне ни пришлось пробыть в заключении, я никогда не откажусь от своих убеждений и, пользуясь правом, предоставленным мне ст. 125 советской Конституции, буду высказывать их всем, кто захочет меня слушать. Буду бороться за законность и справедливость.
И сожалею я только о том, что за этот короткий срок — один год, два месяца и три дня, которые я пробыл на свободе, — я успел сделать для этого слишком мало.
ПРИГОВОР
Суд внимательно изучил материалы дела подсудимого Буковского Владимира Константиновича, 1942 года рождения, русского, проживающего: Москва, ул. Фурманова 3/5, кв. 59. В ходе судебного разбирательства суд допросил свидетелей и самого подсудимого и установил, что Буковский В. К. виновен в следующем :
1. В течение 1970-71 гг. Буковский В. К. занимался систематическим распространением антисоветских материалов клеветнического содержания, порочащих советский государственный и общественный строй, передавал иностранным корреспондентам клеветническую информацию, утверждал, что в Советском Союзе здоровых людей помещают в психиатрические больницы тюремного типа, где к ним применяются различные пытки, а также хранил у себя на квартире различные антисоветские материалы клеветнического содержания.
Доказательствами этого служат:
А. Вырезки из зарубежных газет «Вашингтон пост», «Сан-Франциско экзаминер» и «Дейли ньюс» со статьями клеветнического содержания, порочащими советский государственный и общественный строй и озаглавленными «Русский, который борется против строя», «Выступает советский инакомысля щий», «Русский раскольник рассказывает об ужасах сумасшедших домов-тюрем для инакомыслящих».
Б. Кинопленка, которая демонстрировалась в телепередаче американской телекомпанией Си-Би-Эс 28.7.1970 г., озаглавленная «Голоса русского подполья», и комментарии к этому фильму, помещенные в различных зарубежных газетах, а также содержащиеся в радиопередачах радиостанций «Свобода», «Голос Америки» и «Би-Би-Си».
В. Антисоветские материалы клеветнического со держания, изъятые при обыске на квартире Буковского: «Хроника текущих событий» No 17; «Открытое письмо XXIV съезду» П. Якира; «Обращение полит заключенных, признанных невменяемыми» Файнберга и Борисова; рукописный черновик, озаглавленный «Открытое письмо XXIV съезду» неизвестного автора.
Г. Записная книжка Буковского В. К., изъятая у него при обыске на квартире, в которой записаны телефоны иностранных корреспондентов.
2. Буковский В. К. виновен в том, что при неоднократных встречах с гр. Шушпановым В. А., бывшим сотрудником отдела внешних сношений Московской патриархии, проводил с ним антисоветскую агитацию и пропаганду, утверждая, что в СССР здоровых людей помещают в психиатрические больницы, где к ним применяют бесчеловечные меры воздействия, утверждал, что в Советском Союзе отсутствуют свобода личности, свобода слова, печати, собраний, а также вел с ним беседы с целью склонить Шушпанова использовать служебную командировку за границу для незаконного провоза из-за границы множительного аппарата для организации подпольной типографии и размножения антисоветских ма териалов Самиздата. Доказательством этого служат показания Шушпанова В. А., данные на предвари тельном следствии и суде.
3. Буковский В. К. виновен в том, что встречаясь с Никитинским Арнольдом Иосифовичем, работником ОКПП Шереметьевского аэродрома, проводил с ним антисоветскую агитацию и пропаганду, заявляя, что в СССР нет свободы личности, что у нас здоровых людей помещают в психиатрические больницы за их инакомыслие, а также склонял Никитинского использовать служебное положение последнего и помочь ему осуществить нелегальный ввоз в СССР портативной типографии, минуя таможенный досмотр на Шереметьевском аэродроме. При этом Буковский В. К. имел цель организовать подпольную типографию для распространения антисоветских материалов клеветнического содержания.
Буковский В. К. виновен также в том, что незаконно хранил у себя на квартире 2 номера антисоветского журнала «Посев», с которым ознакомил Никитинского.
Доказательством этого служат собственноручные показания Никитинского на предварительном следствии, магнитофонная запись очной ставки с Буковским и показания Никитинского, данные им в суде.
4. Буковский В. К. виновен в том, что при встрече с военнослужащими Бычковым и Тарасовым, ранее ему незнакомыми, в кафе на Курском вокзале, проводил с ними антисоветскую агитацию и пропаганду, заявляя, что в СССР существует не тот строй, который нужен советскому народу, а также дал им свой телефон и адрес и телефон корреспондента АП Астрахана, предлагая Бычкову и Тарасову сообщать по этим телефонам клеветническую информацию.
Доказательством этого служат телефоны Буковского В. К. и Астрахана, обнаруженные в записной книжке Бычкова, показания Бычкова и Тарасова, данные ими на предварительном следствии и в суде.
5. Буковский В. К. виновен в том, что 28 марта 1971 г. на квартире Чалидзе В. Н. имел встречу с гр-ном Бельгии Себрехтсом Хуго, приехавшим в Советский Союз в качестве туриста по заданию антисоветского Фламандского комитета. Себрехтс Хуго имел задание встретиться с Буковским В. К., для чего ему Фламандским комитетом был дан телефон Буковского, который он записал у себя в блокноте с применением условностей. На встрече в квартире Чалидзе В. Н. Буковский передал Себрехтсу два антисоветских документа клеветнического содержания: «Хроника текущих событий» No 18 и «Открытое письмо XXIV съезду» П. Якира, которые были затем изъяты у Себрехтся при обыске.
Доказательством этого служат: заключение криминалистической экспертизы, установившей, что документы, изъятые у Себрехтса, и документы аналогичного содержания, изъятые на квартире Буковского при обыске, напечатаны на одной и той же машинке, показания Себрехтса, данные им на предварительном следствии. Суд считает доказанным, что Буковский преследовал цель подрыва и ослабления советской власти. Буковский В. К. виновен в совершении преступлений по ст. 70 ч. 1 УК РСФСР.
Суд при вынесении приговора учитывал, что Буковский В. К. ранее судим по ст. 1903 УК РСФСР, после отбывания наказания (3 года ИТЛ) продолжал заниматься преступной деятельностью, несмотря на неоднократные предупреждения органов прокуратуры, а также принял во внимание, что на следствии Буковский В. К. вел себя вызывающе, отказывался сотрудничать со следствием и виновным себя ни на предварительном следствии, ни в суде не признал.
Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики Буковский Владимир Константинович, 1942 г. рождения, ... приговаривается: к лишению свободы сроком на 7 лет исправительно-трудовых лагерей с отбыванием первых 2-х лет в тюрьме, с последующей ссылкой сроком на 5 лет. Суд приговорил также взыскать с Буковского В. К. судебные издержки в сумме 100 рублей.
- 26 ноября 1971 г. Инициативная группа по за щите прав человека в СССР в письме, адресованном Пятому Международному конгрессу психиатров в Мехико, заявила о своем присоединении «к Обращению и предложениям Комитета прав человека, направленным на разработку мер, ограничивающих возможность произвола и злоупотреблений по отношению к лицам, признанным психически больными или подвергающимся психиатрической экспертизе».
«Разделяя тревогу по поводу несовершенства гарантий прав этих лиц, — говорится в письме, — мы сочли необходимым попытаться привлечь особое внимание участников Конгресса к наиболее срочному и практически важному, по нашему мнению, во просу о психиатрических критериях невменяемости, употребляемых в судебно-медицинской экспертизе во время следствия и суда над людьми, которым предъявляются политические обвинения».
Перечисляя документы, использование которых, по их мнению, было бы полезно в данной связи (дневники П. Г. Григоренко, письмо В. Файнберга, книга Ж. и Р. Медведевых «Кто сумасшедший?»), авторы письма особо подчеркивают заслуги Владимира Буковского, благодаря инициативе которого участникам Конгресса (и всему миру) стали доступны материалы, характеризующие противоправную практику таких экспертиз в Советском Союзе.
- 28 ноября 1971 г. Инициативная группа обратилась к генеральному прокурору СССР Р. А. Руденко (копия — Международной лиге прав человека) с протестом против очередных беззаконий, жертвой которых стал Буковский. Его желание воспользоваться услугами адвоката Д. И. Каминской, защищавшей его ранее, было отклонено следователем на том основании, что Каминская не имеет «до пуска» к «секретным» делам. (Довод этот был повторен 24 ноября 1971 г. председателем президиума Московской коллегии адвокатов, К. Апраксиным.)
Отмечая незаконность практики подобного рода «допусков» и отсутствие в создавшейся ситуации какой бы то ни было гарантии неприменения к Буковскому незаконных методов воздействия со стороны следствия (мать Буковского за все время его ареста не имела с ним ни одного свидания, ни одного письма, так что он был полностью лишен связи с внешним миром), авторы письма пишут: «В виду отсутствия адвоката до сих пор неизвестно, в чем конкретно обвиняется Буковский. Отсутствие адвоката может способствовать сгущению тайны вокруг самого суда, вплоть до того, что о его начале не будет заблаговременно известно. Мы требуем допустить к делу Буковского требуемого им адвоката — Каминскую Д. И., полной гласности предстоящего судебного процесса над Владимиром Буковским... Мы уверены в полной невиновности Владимира Буковского, но в настоящий момент воздерживаемся от естественного требования его освобождения, так как убеждены, что гласности процесса, при обеспечении прав на защиту, достаточно для доказательства его невиновности».
- 29 ноября 1971 г. члены Комитета прав человека В. Н. Чалидзе, А. Д. Сахаров, А. Н. Твердохлебов и эксперт Комитета А. С. Вольпин направили генеральному прокурору СССР Руденко надзорную жалобу с ходатайством о пресечении на рушений со стороны следствия права на защиту Владимира Буковского. Заявление следователя, что «требования УПК РСФСР по статье 201 уже выполнены без участия адвоката», противоречит со ветскому угловно-процессуальному законодательству, а вся практика «допусков» адвокатов к «секретным» делам, сверх того, международному праву, Конституции СССР, положению об адвокатуре РСФСР и элементарной логике, не говоря уже о том, что «каков бы ни был орган, издавший акт, на котором основан отказ Апраксина по мотивам отсутствия у Каминской «допуска» к секретному делопроизводству, ясно, что этот орган издал не только противоправный, но и неквалифицированный акт в том смысле, что этот акт не защищает тайны секретного делопроизводства. Действительно, согласно УПК защитник, участвуя в деле, вправе знакомиться не с большим количеством документов, чем сам обвиняемый, а возможность привлечения человека в качестве обвиняемого не ставится ни законодателем, ни практикой в зависимость от наличия «допуска» к секретному делопроизводству. Такое заведомое недоверие к адвокату необоснованно и несомненно ущемляет профессиональное достоинство адвоката, тем более, что согласно положению об адвокатуре, статья 10, в члены коллегии адвокатов не избираются лица, «не отвечающие» по своим моральным и деловым качествам званию советского адвоката».
- 7 декабря 1971 г. мать Владимира Буковского Нина Ивановна Буковская обратилась к председателю Президиума Верховного совета СССР Н. В. Подгорному с просьбой дать указание о соблюдении установленного советским законом права на защиту (от адвоката, которого Н. И. Буковская смогла найти для своего сына, тот отказался, так как следователь не представил Буковскому этого адвоката лично, а рекомендовал заочно). Н. И. Буковская сообщает также о своих опасениях, что и ее могут не пустить в зал судебного заседания, объявив свидеделем по делу, и просит оградить ее от такого произвола.
- 12 декабря 1971 г. члены Комитета прав человека А. Д. Сахаров, А. Н. Твердохлебов, В. Н. Чалидзе и И. Р. Шафаревич обратились к председателю Московского городского суда с выражением своего желания присутствовать на судебном процессе над Буковским и «лично наблюдать отправление правосудия в этом представляющем большой общественный интерес деле» и просьбой сообщить им по телефону дату слушания дела.
- Академик А. Сахаров, академик М. Леонтович, член-корреспондент АН СССР И. Шафаревич и писатель А. Галич в письме генеральному прокурору СССР и министру юстиции СССР сообщают, что, ознакомившись с материалами, характеризующими деятельность Буковского, они считают, «что эти материалы не могут служить основанием для ареста и суда над Буковским. Они не содержат ни клеветнических измышлений, ни агитации и пропаганды в целях подрыва советского государственного и общественного строя. Его интервью основано на виденном, слышанном и пережитом им самим во время заключения в спецпсихбольнице и лагере. Что же касается медицинских документов, переданных Буковским западным психиатрам, то они вообще не могут рассматриваться как клеветнические, поскольку являются копиями подлинных документов».
- 27 декабря 1971 г. член Союза писателей СССР В. Е. Максимов , секретарем которого Буковский был вплоть до ареста, обратился со следующим заявлением к генеральному прокурору СССР и председателю Верховного суда СССР: «Ознакомившись с документами, переданными моим секретарем Владимиром Буковским на суд международной психиатрии, считаю долгом заявить следующее:
1. Насколько мне известно, выписки из истории болезни, медицинские заключения, акты врачебных экспертиз никогда не составляли и не составляют объекта государственной тайны. Тем более, если они квалифицированны и нелицеприятны.
2. Советские психиатры должны только приветствовать широкую гласность своих, я смею надеяться, беспристрастных выводов, с тем, чтобы в самом истоке пресечь провокационные слухи и досужие вымыслы политических обывателей, которыми с большой выгодой для себя пользуется так назы ваемая буржуазная пропаганда.
На основании изложенного считаю возбуждение судебного дела по этим мотивам против Владимира Буковского несостоятельным. Разумеется, у следствия могут быть дополнительные данные, о которых, до ознакомления с ними, мне трудно судить. В таком случае долг следственных органов представить их нашей общественности».
- 29 декабря 1971 г. в открытом письме Инициативной группы о В. Буковском говорится, что он «добыл, собрал судебно-психиатрические диагнозы, на основании которых подвергаются многолетнему изощренному мучительству люди, осмелившиеся у нас критиковать то, что по их мнению заслуживает критики. Буковский передал эти документы западным психиатрам, чтобы они могли изучить проблему и поднять ее перед лицом мирового обществен ного мнения...
...Участь Буковского отныне и навсегда связана с важнейшей общественной проблемой: осуждение Буковского нужно тем, кто хочет скрыть существование системы психиатрических расправ и продолжать такие расправы». Письмо заканчивается призывом: «Свободу Владимиру Буковскому!».
СУД НАД НАДЕЖДОЙ ЕМЕЛЬКИНОЙ
25 ноября в Москве состоялся суд над Надеждой Павловной Емелькиной (об ее аресте сообщалось, "Хроника" No 20) по обвинению в изготовлении и распространении клеветнических сведений, порочащих советский государственный и общественный строй (ст. 1901УК РСФСР).
27 июня 1971 г. в 6 часов вечера Надежда Емелькина вышла на Пушкинскую площадь с плакатом, требующим свободы политическим заключенным в СССР и свободу Владимиру Буковскому. Кроме того, она бросила в толпу пачку листовок со следующим текстом:
«За последние годы в СССР арестованы и осуждены сотни людей за отстаивание своих убеждений, за требование свободы слова, гарантированной Конституцией СССР. Осужденные содержатся в Мордовских лагерях — п/я ЖХ-385, Мордовская ССР (ст. 70 УК РСФСР), в лагерях для уголовников (ст. 190 УК РСФСР); или к осужденным применяются нацистские методы — помещение здоровых людей в специальные психиатрические тюрьмы на принудительное лечение на неопределенный срок. Граждане! Знайте, что в вашей стране по сей день продолжают арестовывать людей за убеждения, как в страшные сталинские времена. Надежда Емелькина, 25 лет, рабочая, Москва. 27 июня 1971 г.»
В этот вечер был праздник по случаю Дня молодежи и на площади было много народа. Через несколько минут Емелькина была схвачена работниками милиции и отвезена в отделение милиции, затем ее перевезли в Бутырскую тюрьму.
Процесс состоялся в нарсуде Бабушкинского района г. Москвы. Председательствовал судья Богданов, обвинение поддерживал прокурор Бирюкова, защищал Емелькину адвокат Ария. Суд продолжался с 11 до 2 часов дня. Почти полтора часа ушло на составление приговора, так что все судебное разбирательство заняло не более полутора часов. По делу было допрошено 7 свидетелей (в том числе 2 сотрудника милиции, задержавших Емелькину, которые подтвердили то, что произошло на Пушкинской площади 27 июня. Все они опознали транспарант, который держала Емелькина и экземпляры листовки, которую она распространяла. Емелькина подтвердила факты, которые ей инкриминировались, но виновной себя не признала. Она сказала, что факты, изложенные в листовке, соответствуют действительности и не являются клеветническими измышления ми. Она заявила, что право протестовать против нарушения законности является ее конституционным правом. На вопрос прокурора, сожалеет ли она о случившемся, Емелькина ответила отрицательно.
Прокурор Бирюкова в обвинительной речи, в частности, заявила, что в Советском Союзе нет политзаключенных и что этот термин вообще неприменим к советской действительности. Она сказала также, что в Советском Союзе никого не судят за убеждения. Утверждение Емелькиной, что в нашей стране за убеждения заключают в психиатрические тюрьмы она назвала чудовищной клеветой. В заключение потребовала для Емелькиной в качестве наказания 5 лет ссылки.
Адвокат Ария в защитительной речи сказал, что 5 лет ссылки явились бы явным нарушением закона, так как ст. 1901УК РСФСР предусматривает в качестве максимального наказания лишение свободы на 3 года. Ссылка является более мягкой мерой, чем лишение свободы. Если применяется более мягкая мера, то юридически совершенно необоснованно то, что срок ссылки значительно превышает максимальный срок, предусмотренный основным наказанием.
Н. Емелькина сказала, что ее последним словом является текст листовки, которую она распространяла.
Суд приговорил Н. П. Емелькину к 5 годам ссылки.
В заявлении друзей Емелькиной, которое было распространено после суда, говорится: «Ратуя за свободу советских политзаключенных, она провела на Пушкинской площади 5 минут. За это она получила 5 лет».