SOVIET HISTORY LESSONS
Что делать
с развалом СССР?
Журнал “Commentary”, сентябрь 1991 года.
Так кто же одержал победу в холодной войне? Кто проиграл? Или это была ничья? Если Советский Союз проиграл (как мы все предполагаем), произошедшие там перемены должны быть прямым результатом этого поражения, а не результатом внезапной смены взглядов среди коммунистических лидеров. И если это так, то нам не нужно расплачиваться за отступление Советов, поддерживать их всяческой помощью и бояться признания независимости стран Балтии. Но если мы все еще боимся это делать, из страха, что "сторонники жесткой линии" вдруг вернутся и начнут снова холодную войну, то Советы еще не проиграли, а мы еще не выиграли. Подобно войскам коалиции в Ираке, мы просто остановились на один день раньше, чем нужно было и поспешно заявили о победе, в то время как наши военны обязательства еще не были завершены. И так же, как и в Ираке, люди вынуждены расплачиваться за это незаконченное дело своей кровью и средствами к существованию.
Интересно, что теперь будет делать Запад? Направит войска ООН для защиты армян, грузин, литовцев, латышей, эстонцев, молдаван от бесчинств советской "республиканской гвардии", продолжая поддерживать эту самую "гвардию" через Горбачева? Будет ли Запад пытаться накормить 300 миллионов человек на одной шестой поверхности земного шара, сбрасывая еду с самолетов? Или будет безмятежно наблюдать за голодом и нищетой, вызванными полумерами горбачевской перестройки?
Гласность и перестройка.
Вопреки распространенному заблуждению, гласность и перестройка не были изобретены Горбачевым: план этой программы реформ был разработан за несколько лет до его прихода к власти, по-видимому, при Юрии Андропове. Хотя гласность и перестройка были рассчитаны на то, чтобы выглядеть как введение демократии и рыночной экономики, их истинной целью было спасти "социализм" и сохранить власть коммунистической партии. Во внешних отношениях их целью было усиление советского влияния в Европе за счет улучшения имиджа советского государства и возвращения к политике разрядки после периода холодной войны начала 1980-х годов.
Такие колебания политики от разрядки к холодной войне и обратно, вызванные противоречием между экономическим дефицитом СССР и его глобальными амбициями, типичны для советской истории. Однако на этот раз кризис был настолько серьезным, что угрожал статусу сверхдержавы Советского Союза: СССР не мог продолжать свое военное соревнование с Западом, а также свою экспансию в странах третьего мира без резкого улучшения своей экономики. Отсюда настоятельная необходимость разрядки, с одной стороны, и внутрисистемной перестройки экономики, с другой. Проще говоря: советским лидерам нужно было сохранить свое военное преимущество и своих государств-клиентов, одновременно восстанавливая свою экономику, а это было невозможно без значительной помощи Запада, как экономической, так и политической.
Хотя помощь Запада была оказана с энтузиазмом, что уменьшило бремя, которое несла советская империя, восстановление экономики оказалось гораздо более трудной задачей, чем предполагалось изначально. Это просто не могло быть достигнуто без определенных политических корректировок. Ибо для повышения производительности необходимо было демонтировать всю систему социалистических "производственных отношений" и заменить ее рыночной системой экономических стимулов, а это не могло не сказаться на уровне контроля со стороны коммунистической партии. Давно прошли те времена, когда люди вступали в партию или прислушивались к ней из-за своего революционного энтузиазма. Как только этот энтузиазм умер, партия должна была полагаться на свое исключительное право продвигать или увольнять, обогащать или обеднять любого человека в стране. Но если бы теперь людей собирались продвигать по службе в соответствии с их талантами и награждать в соответствии с их достижениями, кто стал бы утруждать себя вступлением в партию или тем, чтобы прислушиваться к ней?
Беда заключалась в том, что реформы должны были проводиться через тот же партийный аппарат, силу которого они стремились ослабить. Уже одно это структурное ограничение делало далеко идущие реформы совершенно невозможными. Тем не менее, если бы они не зашли достаточно далеко, они бы не сработали.
Выход из этого тупика искали в гласности и перестройке — в хорошо организованном, планомерном отступлении партии от позиции абсолютного хозяина к позиции старшего партнера. Одному младшему партнеру — советскому населению — была обещана определенная степень участия в управлении собой, большая культурная автономия, больше информации, более высокий уровень жизни, меньше ограничений и репрессий. Другому младшему партнеру — Западу — обещали "мир и сотрудничество", более цивилизованное поведение и большую открытость. Взамен два младших партнера должны были помочь партии восстановить контроль над страной, модернизировать экономику и сделать ее продуктивной, сохранить статус сверхдержавы Советского Союза и расширить свое влияние на Западную Европу.
Но успех любого партнерства зависит от сотрудничества всех участников, и хотя Запад был в полном восторге от этого "нового курса", советское население не собиралось следовать совету Марка Твена: иметь конституционные права и при этом иметь здравый смысл для того, чтобы не воспользоваться ими.
Народ и партия.
К концу 1989 года уже было ясно, что Михаил Горбачев не сохранит свой титул "человека десятилетия", который ему только что присудил журнал "Time". Внезапно бессмысленная эйфория, сопровождавшая пять лет правления Горбачева, уступила место более трезвым мыслям, если не тревоге. Западное общественное мнение было охвачено тревожным ощущением, что "бедный Горби", по выражению Фреда Барнса, журналиста "New Republic", "формирует события так же решительно, как это делал царь Николай II после начала Первой мировой войны". Его начали воспринимать либо как неактуального деятеля, либо как препятствие на пути дальнейших реформ. Французская газета "Le Monde" резюмировала это новое восприятие в карикатуре, изображающей толпу, марширующую под знаменами перестройки, и Горбачева, бегущего за ней с криком: "Подождите меня, я ваш вождь!".
По иронии судьбы, это изменение общественного восприятия произошло на Западе как раз тогда, когда Горбачев совершил первый существенный отход от ленинизма, отказавшись от монополии коммунистической партии на власть. Каким бы драматичным ни было это событие, лишь немногие наблюдатели отреагировали на него как на "новую победу над консерваторами". Большинство же отметило практически единогласное голосование в пользу предложенного изменения на заседании ЦК. Вот вам и "сторонники жесткой линии" и "консерваторы", из лап которых Запад все эти годы "спасал" Горбачева.
К тому же вряд ли можно было объяснить это решение реформаторским пылом Горбачева. Как многие на Западе еще помнят, сначала это предложил Андрей Сахаров, а затем поддержали бастующие шахтеры, но это было категорически отвергнуто самим Горбачевым всего за три месяца до заседания ЦК, на котором он, наконец, сам поддержал его.
К тому времени ведущая роль коммунистических партий уже была утрачена во всех восточноевропейских странах (и в Литве тоже), что заставило Горбачева последовать их примеру. Если бы он этого не сделал, коммунистическая партия, как он сам понимал, была бы просто "сметена давлением снизу".
Короче говоря, теперь до западной общественности стало доходить, что их герой, этот великий поборник демократии, просто пытался спасти остатки коммунистической системы вместе со своей собственной политической шкурой. То, что первоначально задумывалось как перестройка внутри системы, переросло в народную революцию, угрожающую крахом всей системы. В результате главной заботой Горбачева стало — и остается по сей день — затормозить процесс, который он сам невольно запустил.
В таком развитии нет ничего необычного: как давно заметил Токвиль, самый опасный момент для деспотического правительства наступает, когда оно начинает меняться. Как и многие деспоты-реформаторы до него, Горбачев допустил два основных просчета: он переоценил силу правящей партии и недооценил народную ненависть к старому режиму. Если мы и должны кому-то быть благодарными за поразительные перемены на Востоке, так это народу, а не деспотам.
Особенно это касается Восточной Европы. Излишне говорить, что Горбачев никогда не собирался разрушать коммунистическую систему в Восточной Европе и не собирался передавать Восточную Германию НАТО на блюдечке с голубой каемочкой. Наоборот, он хотел заменить "жесткие" коммунистические режимы на "мягкие" и тем самым покончить с НАТО. Идея заключалась в том, чтобы обменять "железный занавес" на то, чего в свое время жаждали Ленин, Сталин, Хрущев и Брежнев, но не смогли получить: нейтрализованный "общий европейский дом".
Надо признать, что план был весьма изобретателен, по крайней мере в теории. В конце концов, имело смысл думать, что западные немцы примут почти любые условия, чтобы воссоединиться со своими восточными братьями. Тогда у НАТО не было бы веских причин для существования. Американцы также не могли оставаться в Европе после ухода НАТО, особенно если умело разжигаемые беспорядки на их подворье в Центральной Америке продолжали отвлекать их внимание от Европы. И как только НАТО распадётся и американцы разойдутся по домам, адекватно модернизированная советская армия станет единственной реальной силой на континенте. Ее близость определяла бы суть европейского нейтралитета.
Первые ходы в этом европейском гамбите были сыграны мастерски. То, как Москва перекрыла кислород Хонеккеру, Якешу, Живкову и особенно Чаушеску, будет изучаться многими поколениями ученых. Но после столь впечатляющего начала результат обернуслся для кремлевских стратегов полной катастрофой. Ни один аналитик КГБ не мог понять глубины недоверия и ненависти, которые народы Восточной Европы испытывали к любому коммунистическому лидеру, будь то "либералу" или "консерватору". Как бы они ни старались, новые московские марионетки Кренц и Модров, Млынар и Младенов никак не смогли "стабилизировать" Восточную Европу и спасти дело социализма в попытках придать ему "человеческое лицо".
За то, что он не стал подавлять восточноевропейские революции танками, Горбачев был удостоен Нобелевской премии мира. Но что ему оставалось делать, когда он прекрасно знал, что танки могут либо спасти Хонеккеров и Гусаков, которых он собирался убрать, либо установить во власти их клонов? Кроме того, такое вмешательство было исключено в виду растущего недовольства различных национальностей внутри самого Советского Союза.
Этого, как он позже признался, Горбачев тоже не предвидел, и этот факт поистине показателен. Любой, даже отдаленно знакомый с историей Советского Союза человек, знает, что ни один народ никогда не присоединялся к нему добровольно. После того, как Российская империя распалась в конце Первой мировой войны (как и другие континентальные империи), она была снова склеена Лениным с помощью его марксистской идеологии в ходе гражданской войны, а затем укреплена Сталиным в ходе Второй мировой войны. Поэтому Советский Союз должен был распасться, как только клей утратил свою связующую силу.
Как, в таком случае, Горбачев мог не предвидеть, что в такой многонациональной империи начнутся проблемы в результате его заявлений о большей культурной автономии и хозяйственном самоуправлении для оккупированных народов? Однако Горбачев пошел еще дальше. Как мы теперь знаем, рост "национальных фронтов" во многих республиках фактически поощрялся из Москвы. Идея заключалась в том, чтобы создать полезные инструменты для перестройки, которые находились бы под жестким контролем и соответствующим образом направлялись.
И снова, план был хитрым, но совершенно нереалистичным. Как и почти всё остальное в горбачевской перестройке, он был заимствован у Ленина, который выступал за широкую коалицию с некоммунистическими силами в период своей новой экономической политики (НЭПа). Позже этот прием "ширмы" использовался КГБ за границей для манипулирования западным общественным мнением и политической деятельностью. Но в то время партия была еще сильна и энергична, а западные некоммунистические силы имели очень мало опыта "сотрудничества" с коммунистами. Поскольку советское население при Горбачеве имело больше опыта, и поскольку партия теперь состояла из бюрократов, а не из профессиональных революционеров, весь план привел к катастрофе. Столкнувшись со все более радикальными общественными настроениями, лидеры национальных фронтов (в основном местные коммунисты) должны были либо присоединиться к толпе, либо стать отвергнутыми. Это, в свою очередь, привело к кризису местных отделений коммунистической партии: они могли сохранить свой авторитет, только разорвав связи с Москвой. Сначала это сделали литовские, затем латвийские, эстонские и грузинские партии, но, не смотря и на это, их прогнали, а национальные фронты быстро превратились в подлинно демократические партии.
Между тем, потеряв контроль над основными национальными движениями в республиках, Горбачев вынужден был опираться на экстремистов как на противовес. Практически в каждой республике было меньшинство, коренное или пришлое, которое со всё более растущим беспокойством наблюдало за растущими националистическими движениями. Даже без манипуляций КГБ история их совместного проживания была не такой уж радужной; теперь она превратилось в кошмар. Внезапно начали происходить погромы, "этнические столкновения" и страдающие меньшинства, которые, безусловно, должны были быть защищены Москвой, которая "неохотно" должна была вводить свои войска для восстановления порядка. Лишь изредка нам удавалось увидеть истинную картину, как, например, когда после прошлогодней кровавой операции в Баку министр обороны Дмитрий Язов в интервью признал, что советские войска были направлены в Азербайджан не для защиты армянского меньшинства, а для предотвращения прихода к власти националистического национального фронта.
Политика Горбачева (если ее можно назвать таким достойным словом) и жестока, и недальновидна. Он втягивает страну в трясину гражданской войны, а национальные движения, в настоящее время умеренные и демократические, ввергает в пучину экстремизма. Ибо если им не удастся установить столь желаемую национальную независимость мирным демократическим путем — в то время когда будут продолжаться кровавые провокации или хитрые трюки Москвы — то настроения людей еще больше радикализируются, и они найдут себе еще более радикальных лидеров, как это уже произошло в Грузии.
Экономическая "политика" Горбачева ничем не лучше. Даже перед лицом окончательной катастрофы он делает лишь самую скупую теоретическую уступку необходимости рыночной экономики, снова и снова повторяя своё заклинание "дать социализму второе дыхание", как будто у него когда-то было первое дыхание. Можно навязать уже существующему рынку социалистическое регулирование, но ожидать создания "социалистического рынка" там, где рынка не существовало 62 года, — все равно, что ожидать, что лошадь родится запряженной.
В настоящее время есть только один способ избежать гражданской войны в Советском Союзе — распустить "Союз". Но кем окажется Горбачев, если он это сделает? Неизбранным президентом несуществующей страны? Точно так же единственный способ предотвратить нарастающий виток голодных бунтов и забастовок, за которыми последуют новые репрессии, — это гораздо более радикальное введение рыночной экономики, чем в Польше. Но где тогда очутится горбачевская правящая элита, все эти миллионы аппаратчиков? В очереди за пособием по безработице? На суде за коррупцию и злоупотребление властью?
Итак, что они могут сделать? У них нет решений, есть только тактические ходы, вроде предложения о новом союзном договоре с республиками, как это было сделано на заседании ЦК в конце июля, направленные на то, чтобы отсрочить неизбежное и надеяться, что народ рано или поздно устанет. Военное положение вряд ли является ответом, так как оно еще более усугубило бы кризис, добавив к общему недовольству в стране еще и бунт в армии.
Горбачев мог бы попробовать что-то подобное из отчаяния. Но чем больше власти он приобретает юридически, тем меньше у него власти остается в действительности, и если этот процесс будет продолжаться, он может в конце концов стать абсолютным диктатором ни над чем. Он становится таким же неуместным, как бригадир на строительной площадке Вавилонской башни, в то время как все бывшие строители ссорятся на разных языках, а башня рушится.
Помощь русским.
К сожалению, недавнее произошедшее отрезвление западного общественного мнения недостаточно повлияло на позицию западных политиков. Хотя из-за нехватки наличных средств они отказались от так называемой "большой сделки" (идея передать Горбачеву дополнительные миллиарды долларов в обмен на новые реформы), вместо этого они прибегают к технической помощи и другим косвенным средствам и методам его поддержки.
Они также не исключают будущих вливаний наличных средств; можно ожидать, что европейцы во главе с Германией будут и впредь оказывать давление на американцев и японцев, чтобы те выделяли все большие и большие суммы на спасение Горбачева, которого все они превозносили до небес на экономическом саммите в Лондоне в июле этого года. Не говоря уже о том, что экономическая помощь — как показывает опыт стран третьего мира — неизменно повышает роль государства и поощряет тунеядство, а не инициативу. Не говоря уже о том, что подлинные рыночные реформы вовсе не требуют денег западных налогоплательщиков: напротив, они требуют резкого сокращения размера и власти государства как важнейшего условия привлечения инвестиций. Тем не менее, единственное важное соображение для западных политиков, похоже, состоит в том, чтобы "спасти" своего героя. Но они не задают себе простого вопроса: спасти его от кого? От своего народа, который хочет демократии, а не "социалистического плюрализма"? От порабощенных наций, которые хотят самоопределения?
Можно понять, почему Горбачев допустил столь впечатляющие просчеты, переоценив силу своей партии и недооценив народную ненависть к ней. Но почему западные политики повторяют ту же ошибку? Почему они постоянно игнорируют народ и всегда поддерживают его угнетателей?
Во время недавнего моего визита в Москву мне задавали один и тот же вопрос в каждой аудитории представители всех слоев общества: почему Запад настаивает на поддержке неизбранного, ненавистного, несостоявшегося диктатора и почему он отказывается поддерживать лидеров, должным образом избранных людьми? Что Запад хочет от нас? Что мы сделали не так?
Конечно, после неудачной попытки Горбачева в начале этого года подавить демократическое движение никто в стране не собирается принимать за чистую монету его последний поворот в другую сторону. Точно таким же образом псевдодемократ вроде Эдуарда Шеварднадзе с его псевдооппозиционным "Движением за демократические реформы" не может вдохновить российский народ или завоевать его доверие. Помимо всего прочего, Шеварднадзе до сих пор помнят как мучителя и палача в родной Грузии. Борис Ельцин, напротив, стал настоящим демократическим оппозиционером, и как избранный Президент Российской Республики он имеет все возможности для того, чтобы возглавить процесс здоровой конфронтации с центральной властью — процесс, который должен поощряться Западом. Оказывать на него давление с целью добиться его "примирения" с Горбачевым, как это делает Запад, не в интересах страны, поскольку никакие реальные реформы путем компромисса с партией невозможны.
В самом деле, вряд ли кто-то будет доверять партии, которая 73 года издевалась над народом, даже если она обещает полноценную капиталистическую демократию. Вопреки западному восприятию, Коммунистическая партия сейчас является источником нестабильности: она слишком слаба, чтобы управлять, но слишком сильна, чтобы ее можно было устранить мирным путем. Дальнейшая поддержка Западом Горбачева и его "Союза" только подтолкнет умирающий режим к насилию, как это произошло в результате поддержки Западом "территориальной целостности" Ирака (а в недавно — Югославии).
Можно было бы подумать, что для западных демократий, и особенно для Соединенных Штатов, было бы естественным встать на сторону растущих национально-демократических движений в республиках, поддержать стремление тамошних народов к свободе и демократии. Но и здесь мы видим пример извращенной логики, согласно которой поддержка диктатуры, борющейся со своим населением, не рассматривается как вмешательство во внутренние дела суверенного государства, а поддержка народа — да.
По иронии судьбы именно Советский Союз как поборник "национально-освободительных войн" в 1970 году добился принятия Генеральной Ассамблеей ООН "Декларации о принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом Организации Объединённых наций".
Согласно этой Декларации:
"Каждое государство обязано воздерживаться от любых насильственных действий, лишающих народы права на самоопределение, свободу и независимость. В своих действиях против сопротивления таким насильственным действиям в целях осуществления самоопределения такие народы имеют право искать и получать поддержку в соответствии с целями и принципами Устава [ООН]".
Почему же тогда Запад не решается поддержать литовцев и армян, латышей и молдаван, когда эти нации, согласно собственной доктрине Советского Союза, "имеют право искать и получать поддержку" в соответствии с международным правом?
И почему западные организации, как государственные, так и частные, способствуют разобщению, превращая Москву в подобие политического Клондайка, где конкуренция за гранты и сделки не только обостряет старые распри, но и стимулирует новые, отражающие не ситуацию в самой Москве, а ссоры, экспортируемые из Вашингтона и Нью-Йорка? Почему Западу так трудно разработать последовательную политическую линию, направленную на то, чтобы помочь сильной и единой демократической оппозиции консолидироваться?
Правда состоит в том, что только появление такой сильной и единой демократической оппозиции может стабилизировать страну, заменив коммунистическую партию у власти, распустив империю и проведя болезненные экономические реформы, как это уже произошло в Польше. Только сильная и объединенная демократическая оппозиция может предотвратить эксцессы насилия и мести, столь распространенные в переходные периоды. Только сильная и сплоченная демократическая оппозиция сможет предотвратить гражданскую войну и массовый голод. И только сильная и сплоченная оппозиция сможет построить здание демократии на руинах тоталитаризма. Таким образом, помощь такой оппозиции — лучшая инвестиция, которую может сделать Запад. И это обойдется значительно дешевле, чем пытаться "спасти" Горбачева.
Послесловие.
Журнал “Commentary”, февраль 1992 года.
Автор: Владимир Буковский.
Хотя моя статья была написана и подана к печати до августовского переворота, ее анализ остается верным. Я даже предвидел попытку сменить политический курс и ввести "что-то вроде" военного положения, на которое, "Горбачев мог бы даже решиться… из отчаяния" и которое "вряд ли является ответом, так как оно еще более усугубило бы кризис, добавив к общему недовольству в стране еще и бунт в армии". Именно это и произошло в августе, только Горбачев предпочел оставаться в тени.
Действительно, хитрые схемы, которые в конце концов терпят неудачу, — это, похоже, визитная карточка Горбачева. Тот факт, что они действительно пошли не так, на мой взгляд, вне всяких сомнений, хотя некоторые читатели, кажется, сомневаются в этом. Мы можем сколь угодно подозрительно относиться к "новым демократиям", но ослабление советского блока неоспоримо. Конечно, передача Восточной Германии бывшей Западной Германии за несколько миллиардов долларов не улучшила "соотношение сил" внутри блока. Идея заключалась в том, чтобы распространить советское влияние на запад и добиться финляндизации Западной Европы; вместо этого результатом стало отступление на восток и финляндизация Восточной Европы, а также приобретение бывшими республиками СССР статуса бывших восточноевропейских стран. По крайней мере, способность Советского Союза генерировать угрозу войны в Европе, до недавнего времени являвшаяся основным инструментом влияния СССР, была устранена.
Национальные движения в республиках могли быть изначально инициированы как уловка, но народ воспринял их серьезно. Опять же, по крайней мере, это событие весьма существенно повлияло на ослабление советской военной силы, породив этническую рознь в рядах и снизив уровень призыва на военную службу на 20 процентов. И поскольку республики стремились к независимости, сама армия раскололась. Например, на недавнем референдуме за независимость Украины проголосовало до 70 процентов военнослужащих, дислоцированных в Украине. И как раз в то время, когда я пишу эти строки в конце декабря 1991 года, министр обороны СССР только что обратился к вооруженным силам с призывом "остаться верными центральному командованию", поскольку целые военные округа перешли на сторону республиканской власти. Если кто-нибудь сможет доказать, что это обстоятельство укрепило советскую военную мощь, я буду первым, кто поздравит Горбачева.
Это, однако, только одна сторона, и самая очевидная, развала, вызванного хитрыми схемами Горбачева. Партия, этот мощный инструмент контроля, который когда-то был основой коммунистического режима, была объявлена вне закона и с тех пор распалась. Конечно, будут настойчивые попытки возродить ее под той или иной маской, но они будут столь же тщетны, как попытки снова собрать Шалтая-Болтая. Не будем забывать, что даже во времена ленинского НЭПа (ленинской "перестройки") партия переживала тяжелый кризис, наиболее очевидными признаками которого были широко распространенное разочарование и высокий уровень самоубийств. И это была партия профессиональных революционеров, которая только что совершила революцию и выиграла гражданскую войну! Чего же тогда можно ожидать от нынешней партии конформистов, состоящей из карьеристов и бюрократов, которая является результатом многих десятилетий неестественного отбора? При всем уважении к мнению некоторых читателей, я не могу представить себе бюрократов, работающих в подполье.
С распадом партии оказался парализован и КГБ, который всегда был ее "вооруженным отрядом". Прежде всего, очевиден факт шести лет отсутствия политических репрессий, что оказало огромное влияние на общество. Целое новое поколение выросло, не зная страха перед тюремным заключением за политическую деятельность, а именно страх был самым могущественным союзником КГБ. В марте 1991 года полмиллиона москвичей нарушили запрет Горбачева на демонстрации и не испугались 50-тысячного войска, дислоцированного в их городе. Но я помню время, когда мне с большим трудом удавалось собрать самое большее 30, 40 или 50 человек на мирную демонстрацию в Москве. Не так давно бастовали миллионы, требуя отставки Горбачева, но я помню время в 1962 году, когда забастовка по чисто экономическим вопросам в маленьком городке Новочеркасске была потоплена в крови. Сегодня издаются сотни полностью неподцензурных газет и журналов, и никто не задумывается об этом, но я помню время, когда машинописный журнал неподцензурной поэзии был достаточным преступлением, чтобы отправить моего друга Юрия Галанскова на безвременную смерть в лагере. Сегодня, когда 90 процентов украинцев проголосовали за независимость своей республики, я не могу не вспомнить своего сокамерника Левко Лукьяненко, приговоренного к пятнадцати годам каторжных работ за то, что он написал письмо о том, что советская конституция допускает отделение Украины. После всего этого вы хотите, чтобы я поверил, что у коммунистического режима есть хоть один шанс выжить?
И, наконец, крах советской коммунистической партии спровоцировал аналогичный крах западных коммунистических партий и всей пятой колонны, созданной на Западе. Теперь, когда антикоммунизм является законным и даже модным (несмотря на постоянные усилия левых), западные левые находятся в полном замешательстве. И что получили кремлевские стратеги в результате своих махинаций? Миллиарды долларов, которые теперь уже не могут их спасти, а только откладывают неизбежную гибель? Некоторое сокращение численности НАТО? Если это то, чего хотел Горбачев, он действительно заслуживает Нобелевской премии мира.
Нет, друзья мои, не откажем себе в удовольствии отпраздновать нашу победу. Не будем отказывать народу в победе и не будем считать его дураком. Его будущее еще может стать мрачным, и вокруг есть еще силы, которые попытаются его одурачить, но самое страшное позади. Гласность и перестройка не задумывались как "краткосрочная тактика", но они, безусловно, оказались недолговечными. Никогда больше чудовище коммунизма не восстановится во всей своей силе. Что меня действительно поражает в поведении западных лидеров, так это их невероятная недальновидность. Каковы бы ни были корыстные интересы политиков, безусловно, им не выгодно, чтобы их разоблачали как полных идиотов, пока они еще находятся у власти. Так не могли ли они, по крайней мере, быть более осторожными в своей любовной связи с Горбачевым? Разве они не могли предвидеть неизбежное хотя бы на полгода вперед?
Перевод с английского Алисы Ордабай.
Автор: Владимир Буковский
What to do about the Soviet collapse?
by Vladimir Bukovsky
Commentary Magazine.
September 1991.
So who won the cold war? Who lost it? Or was it a draw? If the Soviet Union lost (as we all assume), the changes which have taken place there must be a direct result of that defeat, rather than of a sudden change of heart among the Communist leaders. And if this is so, we do not need to pay for the Soviets’ retreat, to prop them up with all kinds of aid, or to be afraid of recognizing the independence of the Baltic states. But if we are still scared to do any of the above lest the “hardliners” return and start up the cold war again, then the Soviets have not yet lost, and we have not yet won. Like the coalition troops in Iraq, we simply stopped one day too early, hastily claiming victory while the business of war was not yet finished. And, very much as in Iraq, the people are left to pay for this unfinished business with their blood and livelihoods.
I wonder what the West is going to do now. Will it send UN troops to protect Armenians, Georgians, Lithuanians, Latvians, Estonians, Moldavians from the rages of the Soviet “republican guards” while still continuing to support those very “guards” through Gorbachev? Will it attempt to feed 300 million people on one-sixth of the globe’s surface by dropping food from planes? Or will it placidly watch the starvation and misery caused by the half-measures of Gorbachev’s perestroika?
Glasnost and Perestroika.
Contrary to a popular illusion, glasnost and perestroika were not invented by Gorbachev: the blueprint of this reform program was worked out a few years before he came to power, apparently under Yuri Andropov. Although glasnost and perestroika were calculated to look like an introduction of democracy and a market economy, their true goal was to salvage “socialism” and to preserve Communist-party rule. In external relations, their purpose was to increase Soviet influence in Europe by improving the image of the Soviet state and by returning to a policy of détente after the spell of cold war in the early 1980’s.
Such fluctuations of policy from détente to cold war and back, caused by a contradiction between the economic deficiency of the USSR and its global ambitions, are typical of Soviet history. This time, however, the crisis was so severe that it threatened the Soviet Union’s superpower status: the USSR could not continue its military competition with the West, as well as its expansion in the third world, without a dramatic improvement in its economy. Hence the urgent need for détente on the one hand, and for a within the-system economic readjustment on the other. To put it plainly: the Soviet leaders needed to preserve their military advantage and their client-states while fixing their economy, and that was impossible without considerable Western assistance, both economic and political.
Although Western assistance was enthusiastically granted, thereby reducing the burdens of empire, repairing the economy turned out to be far more difficult than had originally been thought. It simply could not be achieved without certain political adjustments. For in order to increase productivity, the entire system of socialist “production relations” would have to be dismantled and replaced by a market system of economic incentives, and that was bound to affect the Communist party’s control. The time was long gone when people joined the party or listened to it because of their revolutionary enthusiasm. Once that enthusiasm died, the party had to rely on its exclusive right to promote or to dismiss, to enrich or to impoverish, any individual in the country. But if people were now going to be promoted according to their talents and rewarded according to their performance, who would bother to join the party, or listen to it?
The trouble was that the reforms would have to be implemented through the same party apparatus whose power they strove to diminish. This structural constraint alone made far-reaching reforms quite impossible. Yet if they did not reach far enough, they would not work.
A way out of this impasse was sought in glasnost and perestroika—a well-organized, well planned retreat of the party from the position of absolute master to that of a senior partner. One junior partner—the Soviet population—was promised a degree of participation in governing itself, greater cultural autonomy, more information, a higher standard of living, fewer restrictions and repressions. Another junior partner—the West—was promised “peace and cooperation,” more civilized behavior, and more openness. In exchange, the two junior partners were expected to help the party restore its control over the country, modernize the economy and make it productive, salvage the superpower status of the Soviet Union, and expand its influence into Western Europe.
But the success of any partnership depends on the cooperation of everyone involved, and while the West was completely thrilled with this “New Deal,” the Soviet population was not about to follow Mark Twain’s advice: to have constitutional rights and the common sense not to use them.
The People and the Party.
By the end of 1989, it was already clear that Mikhail Gorbachev would not retain the title “Man of the Decade” which he had just been given by Time magazine. Suddenly, the mindless euphoria which had accompanied Gorbachev’s five years in office was giving way to more sober thoughts, if not anxieties. Western public opinion was being invaded by the uneasy feeling that “poor Gorby,” to quote Fred Barnes of the New Republic, was “shaping events as decisively as Czar Nicholas II did after World War I broke out.” He was beginning to be perceived either as irrelevant or as an obstacle to further reforms. The French newspaper Le Monde summarized this new perception in a cartoon showing a crowd marching under the banner of perestroika, and Gorbachev running after them with the cry: “Wait for me, I am your leader!”
Ironically, this change of public perception occurred in the West just as Gorbachev made a first significant departure from Leninism by giving up the Communist party’s monopoly on power. Dramatic as the event was, only a few observers described it as another “new victory over the conservatives”; most noted the practically unanimous show of hands in favor of the proposed change at the Central Committee session. So much for the “hardliners” and “conservatives” from whose clutches the West had been “saving” Gorbachev all those years.
Besides, one could hardly ascribe this decision to Gorbachev’s reformist fervor. As many in the West still remembered, it had first been suggested by Andrei Sakharov, and later supported by the striking miners, only to be categorically rejected by Gorbachev himself just three months before the Central Committee session in which he finally embraced it.
By that time the leading role of the Communist parties had already been surrendered in every East European country (and in Lithuania as well), leaving Gorbachev under enormous pressure to follow suit. If he did not, the Communist party, as he himself admitted, would simply be “swept away by the pressure from below.”
In short, it now began to dawn upon the Western publics that their hero, this great champion of democracy, was just trying to save the remnants of the Communist system, together with his own political hide. What was originally intended as a within-the-system readjustment had grown into a popular revolution threatening to bring the whole system down. As a result, Gorbachev’s main preoccupation became—and has remained to this day—one of stalling the process he himself had unwittingly triggered.
There is nothing unusual in such a development: as Tocqueville observed long ago, the most dangerous moment for a despotic government is when it begins to change. Like so many reforming despots before him, Gorbachev made two basic miscalculations: he overestimated the strength of the ruling party, and he underestimated the people’s hatred of the old regime. If, then, we owe anyone a debt of gratitude for the spectacular changes in the East, it is the people, not the despots.
This is especially true of Eastern Europe. Needless to say, Gorbachev never intended to destroy the Communist system in Eastern Europe, nor did he plan to hand East Germany over to NATO on a silver platter. On the contrary, he wanted to replace “hard-core” Communist regimes with a “soft-core” variety and, in doing so, to finish off NATO. The idea was to trade the Iron Curtain for something that Lenin, Stalin, Khrushchev, and Brezhnev had all coveted in their time and failed to get: a neutralized “common European home.”
One must admit that the plan was quite ingenious, at least in theory. After all, it made perfect sense to think that the West Germans would accept almost any conditions in order to be reunited with their Eastern brothers. NATO would then have no good reason to exist. Nor could the Americans stay in Europe once NATO had gone, particularly if skillfully stirred troubles in their Central American backyard continued to split them from Europe. And as soon as NATO disintegrated and the Americans went home, an appropriately modernized Soviet army would be the only real force on the continent. Its mere proximity would define the essence of European neutrality.
The first moves in this European gambit were played masterfully. The way Moscow pulled the plug on Honecker, Jakes, Zhivkov, and especially Ceausescu will be studied by many generations of scholars. But after so spectacular a beginning, the outcome was a complete disaster for the Kremlin strategists. No KGB analyst could fathom the depth of mistrust and hatred the people of Eastern Europe felt for any Communist leader, “liberal” or “conservative.” Try as they might, the new Moscow puppets Krenz and Modrow, Mlynar and Mladenov could not possibly “stabilize” Eastern Europe and salvage the cause of socialism by promising to give it “a human face.”
For not crushing the East European revolutions with his tanks, Gorbachev was awarded a Nobel Peace Prize. But what else could he have done when he knew very well that tanks could only either save, or bring in clones of, the Honeckers and Husaks he was determined to replace? Besides, such intervention had been ruled out by the growing rebellion of nationalities within the Soviet Union proper.
This, too, as he later confessed, Gorbachev had failed to anticipate, and the fact that he did is truly revealing. Anyone even remotely familiar with the history of the Soviet Union knows that no nation ever joined it voluntarily. After the Russian empire disintegrated at the end of World War I (very much like other continental empires), it was glued together by Lenin with Marxist ideology in the course of the civil war, and then reinforced by Stalin in the course of World War II. The Soviet Union was therefore bound to break up as soon as the glue lost its cohesive force.
How, then, could Gorbachev have not foreseen that trouble would break out in such a multinational empire as a result of his statements on greater cultural autonomy and economic self-management in the occupied nations? Yet Gorbachev went beyond this. As we now know, the growth of the “popular fronts” in many republics was actually encouraged from Moscow, the idea being to create useful tools of perestroika which would be kept under tight control and directed accordingly.
Once again, the plan was quite clever, but totally unrealistic. Like almost everything else in Gorbachev’s perestroika, it was borrowed from Lenin, who had advocated a broad coalition with non-Communist forces during the period of his New Economic Policy (NEP). Later this “front” technique was used by the KGB abroad in order to manipulate Western public opinion and political activity. Yet in those days, the party was still strong and vigorous, while the Western non-Communist forces had very little experience of “cooperation” with the Communists. Since the Soviet population under Gorbachev knew better, and since the party now consisted of bureaucrats and not of professional revolutionaries, the whole plan brought disaster. Confronted with an increasingly radicalized public mood, the leaders of the popular fronts (mostly local Communists) either had to join the crowd or get discarded. This, in turn, led to a crisis of the local Communist parties: they could save their credibility only by breaking off ties with Moscow. First, the Lithuanian, then the Latvian, Estonian, and Georgian parties did exactly that—but even so they were kicked out and the popular fronts quickly became truly democratic parties.
Meanwhile, having lost control over the mainstream national movements in the republics, Gorbachev had to rely on extremists as a counterforce. Practically every republic had a minority, indigenous or migrant, which was already viewing the growing nationalist movements with increasing alarm. Even without KGB manipulation, the history of their cohabitation was not all rosy; now, with a bit of effort, it was turned into a nightmare. All at once, there were pogroms, “ethnic clashes,” and suffering minorities who, surely, must be protected by Moscow which “reluctantly” had to send in troops to restore law and order. Only occasionally did we get a glimpse of the true picture, as when, after the bloody operation in Baku last year, Defense Minister Dmitri Yazov admitted in an interview that the Soviet troops had been sent to Azerbaidjan not to protect the Armenian minority, but to prevent the nationalist popular front from taking power.
Gorbachev’s policy (if one can call it by such a dignified name) is both cruel and short-sighted. It drags the country into the quagmire of civil war, while driving national movements, moderate and democratic at present, into an abyss of extremism. For if they fail to deliver the coveted national independence by peaceful democratic means, while the bloody provocations or artful dodgings of Moscow continue, the people’s mood will be radicalized even further and they will find themselves more extremist leaders, as they already have done in Georgia.
Gorbachev’s economic “policy” is no better. Even in the face of ultimate disaster he makes only the most grudging theoretical concession to the need for a market economy, while time and again repeating his incantations to “give socialism a second breath,” as if it ever had a first one. One can impose socialist regulations on an already existing market, but to expect to create a “socialist market” where no market has existed for 62 years is like expecting a horse to be born harnessed.
There is by now only one way to avoid civil war in the Soviet Union, and that is to dissolve the “Union.” But who will Gorbachev be if he should do that? An unelected president of a non-existing country? Equally, the only way to avert a spiraling round of food riots and strikes followed by new repressions is to introduce a market economy far more radically than was done in Poland. But where will Gorbachev’s ruling elite, all those millions of apparatchiks, be if that happens? Standing in line for unemployment benefits? On trial for corruption and abuses of power?
So what can they do? They have no solutions, only tactical moves—such as proposing a new treaty of union with the republics, as was done at the meeting of the Central Committee in late July—aimed at slowing down the inevitable and hoping that sooner or later the people will get tired. Martial law is hardly an answer since it would further aggravate the crisis by adding a mutiny in the army to the general discontent in the country.
Gorbachev might even try something like this out of desperation. Yet the more power he acquires legally, the less power he has in reality, and if this process continues, he may end up as an absolute dictator over nothing. He is becoming as irrelevant as a foreman at the construction site of the Tower of Babel, with all the former builders quarreling in their different languages as the Tower crumbles to the ground.
Helping Russians.
Unfortunately, the recent sobering of Western public opinion has not sufficiently affected the attitudes of Western policy-makers. Although, being short of cash themselves, they have backed away from the so-called “Grand Bargain” (the idea of handing over additional billions of dollars to Gorbachev in exchange for new reforms), they are instead resorting to technical aid and other indirect methods of propping him up.
Nor have they ruled out future infusions of cash; the Europeans, led by Germany, can be expected to go on pressing the Americans and the Japanese to dispense ever vaster sums to rescue Gorbachev, whom they all praised to the skies at the economic summit in London this past July. Never mind that economic aid—as the experience of the third world shows—invariably increases the role of government and encourages parasitism, not initiative. Never mind that genuine market reforms do not require Western taxpayers’ money at all: on the contrary, they require a drastic reduction in the size and power of the state as a most important condition for attracting investment. Never mind all this: the only important consideration for Western policy-makers is, it would appear, to “save” their hero. And they still do not ask themselves a simple question: save him from whom? From his own people who want democracy, not “socialist pluralism”? From the people of the enslaved nations who want self-determination?
One can understand why Gorbachev made such spectacular miscalculations, overestimating the strength of his party and underestimating the people’s hatred of it. But why do Western policy-makers repeat the same mistake? Why do they constantly ignore the people and always support their oppressors?
During a recent visit to Moscow I was asked the same question in every audience by people in all walks of life: why does the West insist on backing an unelected, hated, failed dictator, and why does it refuse to back leaders duly elected by the people? What do they want from us? What did we do wrong?
Certainly, after Gorbachev’s unsuccessful attempt earlier this year to crush the democratic movement, no one in the country is going to take at face value his latest twist in the other direction. Nor can a pseudo-democrat like Eduard Shevardnadze with his pseudo-oppositional “Democratic Reform Movement” inspire the Russian people or gain their trust. Apart from everything else, Shevardnadze is still remembered as a torturer and executioner in his native Georgia. Boris Yeltsin, by contrast, has become a true democratic oppositionist, and as the elected President of the Russian Republic, he is well-placed to lead a process of healthy confrontation with the central authorities—a process that should be encouraged by the West. Bringing pressure on him to effect a “reconciliation” with Gorbachev, as the West has done instead, is not in the interests of the country, since no real reforms are possible by a compromise with the party.
Indeed, no one is likely to trust a party which abused the people for 73 years, even if it promises a full-fledged capitalist democracy. Contrary to Western perception, the Communist party is now a source of instability: it is too weak to govern, yet too strong to be removed peacefully. Further Western support of Gorbachev and his “Union” will only encourage the dying regime to use violence, just as Western support for the “territorial integrity” of Iraq (and more recently Yugoslavia) has done.
One might think that it would be only natural for Western democracies, and particularly the United States, to take the side of the growing national-democratic movements in the republics, to endorse the aspiration of the peoples there for freedom and democracy. Yet here again, we can see an example of the perverse logic according to which support for a dictatorship fighting its population is not regarded as interference in the internal affairs of a sovereign state, while support for the people is.
Ironically, it was the Soviet Union itself, as the champion of “wars of national liberation,” which in 1970 got the UN General Assembly to enact the “Declaration on Principles of International Law Concerning Friendly Nations.” According to this Declaration:
Every state has a duty to refrain from any forcible action which deprives peoples of their right to self-determination, freedom, and independence. In their actions against resistance to such forcible action in pursuit of the exercise of self-determination, such peoples are entitled to seek and receive support in accordance with the purposes and principles of the [UN] Charter.
Why, then, does the West hesitate to support Lithuanians and Armenians, Latvians and Moldavians, when these nations are, under the Soviet Union’s own doctrine, “entitled to seek and receive support” under international law?
And why do Western agencies, both governmental and private, promote disunity by turning Moscow into a kind of political Klondike where the competition for grants and deals not only exacerbates old rivalries but also stimulates new ones which reflect not the situation in Moscow itself but quarrels exported from Washington and New York? Why does the West find it so difficult to develop a coherent policy aimed at helping a strong and united democratic opposition to consolidate itself?
For the truth is that only the emergence of such a strong and united democratic opposition can stabilize the country by replacing the Communist party in power, dissolving the empire, and introducing painful economic reforms, very much as has already happened in Poland. Only a strong and united democratic opposition can prevent the excesses of violence and vengeance so common at a time of transition. Only a strong and united democratic opposition can avert civil war and mass starvation. And only a strong and united opposition can build the edifice of democracy on the ruins of totalitarianism. Helping such an opposition is, therefore, the best investment the West can make. And it would be considerably less expensive than trying to “save” Gorbachev.
Postscript.
Commentary magazine, February 1992
by Vladimir Bukovsky
Although my article was written and submitted for publication before the August coup, its analysis remains correct. I even anticipated an attempt to reverse previous policies and to introduce “something like” martial law which, as I thought, “Gorbachev might even try . . . out of desperation” and which “is hardly an answer since it would further aggravate the crisis by adding a mutiny in the army to the general discontent in the country.” This is exactly what happened in August, except that Gorbachev preferred to stay in the shadows.
Indeed, clever schemes which in the end go wrong seem to be Gorbachev’s trademark. The fact that they did go wrong is, in my view, beyond any doubt, although some readers seem to question it. We may be as suspicious of the “new democracies” as we like, but the weakening of the Soviet bloc is undeniable. Surely, handing over East Germany to what was formerly West Germany for a few billion dollars did not improve the bloc’s “correlation of forces.” The idea was to spread Soviet influence westward and to achieve the Finlandization of Western Europe; instead, the result has been a retreat eastward, with the Finlandization of Eastern Europe, and with former republics of the USSR acquiring the status of former East European countries. If nothing else, the Soviet ability to generate a threat of war in Europe, until very recently its main instrument of influence, has been eliminated.
The national movements in the republics may have been initiated as a ploy, but the people took them seriously. Again, if nothing else, this development has affected Soviet military might quite significantly, generating ethnic strife within the ranks and reducing the conscription rate by 20 percent. And as the republics have pushed for independence, the army itself has split. Up to 70 percent of servicemen stationed in Ukraine, for example, voted for Ukrainian independence in the recent referendum. And even as I write these lines in late December 1991, the Soviet Minister of Defense has just issued an appeal to the armed forces begging them “to stay loyal to the central command” because entire military districts have gone over to the republican authorities. If anyone can prove that this development has strengthened Soviet military might I will be the first to congratulate Gorbachev.
This, however, is only one aspect, and the most obvious one, of the disintegration caused by Gorbachev’s clever schemes. The party, that potent instrument of control which used to be the backbone of the Communist regime, was outlawed and has since collapsed. Of course, there will be persistent attempts to revive it under one or another disguise, but they will be as futile as trying to put Humpty Dumpty together again. Let us not forget that even during Lenin’s New Economic Policy (his perestroika), the party experienced a severe crisis whose most obvious signs were widespread disillusionment and a high suicide rate. And that was the party of professional revolutionaries which had just made a revolution and won a civil war! What then could have been expected of the current party of conformists made up of careerists and bureaucrats after many decades of unnatural selection? With all due respect for the opinions of some readers, I cannot imagine bureaucrats functioning underground.
Once the party disintegrated, the KGB, which was always its “armed detachment,” became paralyzed too. Above all, there is the fact of six years without political repression which has affected society beyond measure. A whole new generation has grown up not knowing the fear of being imprisoned for political activity—and it was fear which used to be the KGB’s most powerful ally. In March 1991 halfa-million Muscovites defied Gorbachev’s ban on demonstrations and were not scared off by 50,000 troops deployed in the city. But I can remember a time when I was able to gather at most 30, 40, or 50 people for a peaceful demonstration in Moscow only with the greatest of difficulty. Not long ago, millions went on strike demanding Gorbachev’s resignation, but I remember a time in 1962 when a strike over purely economic matters in the small town of Novocherkassk was drowned in blood. Today there are hundreds of completely uncensored newspapers and magazines being published and no one thinks twice about it, but I remember a time when a typewritten journal of uncensored poetry was enough of a crime to send my friend Yuri Galanskov to his untimely death in a labor camp. Today, when 90 percent of Ukrainians have voted for the independence of their republic, I cannot help remembering my cellmate Levko Lukyanenko, who was sentenced to fifteen years of hard labor for writing a letter suggesting that the Soviet constitution allows for the separation of Ukraine. After all that, do you want me to believe that the Communist regime has one chance in hell of surviving?
Finally, the collapse of the Soviet Communist party has triggered a similar collapse of Western Communist parties, and of the entire fifth column that had been created in the West. Now that anti-Communism is legitimate and even fashionable (despite the Left’s lifelong efforts), the Western Left is in complete disarray. And what did the Kremlin strategists gain as a result of their schemes? Billions of dollars which could not even save them anymore, but only postponed their inevitable demise? Some reduction in the strength of NATO? If this is what Gorbachev intended, he does indeed deserve a Nobel Peace Prize.
No, my friends, let us not deny ourselves the pleasure of celebrating our victory. Let us not deny victory to the people and let us not regard them as fools. Their future may still be gloomy, and there are still forces around which will try to fool them, but the worst is behind them. Glasnost and perestroika were not intended as “short-term tactics,” but they certainly proved short-lived. Never again will the monster of Communism be restored to its full strength. What really amazes me, though, in the behavior of the Western leaders is their incredible short-sightedness. Whatever the self-interest of the politicians may be, surely it does them no good to be exposed as complete idiots while they are still in office. So could they not at least have been more careful in their love affair with Gorbachev? Could they not have anticipated the inevitable at least half a year in advance?